Мед и яд любви - Юрий Рюриков

Становясь богаче, любовь делается разборчивей: чтобы зажечь ее и поддерживать ее жизнь, теперь требуется куда более многозвенное, куда менее доступное сцепление условий. Внутри нее как бы вырастают новые препятствия: для «многозвенной» любви куда труднее найти нужного человека, чем для «однозвенной».

Внутренняя нагрузка на близкого человека, подспудные наши требования к нему непосильно растут: мы как бы хотим от одного то, что раньше получали от нескольких. Ноша эта, пожалуй, по плечу лишь тем, кто сумеет понять ее сверхнагрузку, сумеет уберечь свою любовь от сверхтребований, которые могут сломать ей хребет.

«На всех ли современных людей действуют такие сложные перемены? У всех ли чувства меняются в эту сторону?» (Ветеринарная академия, февраль, 1986.)

Пожалуй, не стоит даже и задавать такой вопрос. Любовь и шаблон противоположны, как музыка и скрежет. Любовь расковывает в людях своеобразие, углубляет их естественную неповторимость. Зеркало человека, она и человека делает своим зеркалом — личностью, а от этого и сама становится еще своеобразнее.

Нет одинаковой для всех любви, одинакового чувства — есть много разных типов современной любви, а внутри них множество ее индивидуальных видов. Все они своеобразны, все неповторимы, но, видимо, во многих из них есть что-то общее, и общее это — сложность чувства, его многослойность.

Впрочем, кроме «соединения трех влечений», сегодня, конечно, есть и более простые чувства: они живут и в юных душах, которые еще не успели усложниться, и в людях с простой и ясной душой, на которых меньше подействовали нынешние перегрузки, дробящие душевную цельность. Таких людей больше, видимо, в деревне и в небольших городах — там, где уклад жизни меньше затронут новыми веяниями. Их чувства, кстати, менее прихотливы, более стойки, и как раз из-за своей простоты, цельности.

А самое главное, те усложняющиеся перемены, о которых тут говорилось, больше коснулись людей психологически углубленных. На людей, душевно не очень глубоких, больше влияет ослабление и обезличивание чувств.

«А каких же людей сегодня больше, глубоких или мелких?» (Одинцово, Московская область, Дом офицеров, май, 1986.)

Ответить на это можно только предположительно, так как исследований такого рода нет. Судя по жизненным наблюдениям, по тысячам писем и записок, которые мне приходят, людей психологически неглубоких гораздо больше, чем глубоких. Изъяны современной жизни мельчат их, тусклые слои, которые преобладают в нынешнем воспитании, образовании, массовой культуре будней, делают их тусклыми.

Но и глубоких людей с годами становится больше, хотя ряды их растут медленно: идет как бы психологическая поляризация людей, и у каждого полюса — обмеления и углубления — постепенно скапливается все больше народа. Больше становится и ярких личностей, и тусклых безликостей, нужны, наверно, глубокие переломы во всей культуре, всем воспитании и образовании, чтобы душевно глубокие люди возобладали над неглубокими.

Как пойдут дальше перемены в человеке, что будет брать верх — душевное обогащение или обеднение? Наверно, все будет зависеть от того, сумеем ли мы создать невероятно сложную систему будничных механизмов, которая усиливала бы достоинства нынешней жизни и обезвреживала ее изъяны.

Эти новые механизмы жизненного устройства должны бы в корне пересоздать всю плоть будней, весь повседневный труд, быт, гражданскую жизнь, все воспитание, образование. Они должны так переделать весь обыденный ход жизни, чтобы ее повседневные пружины — а они-то и создают нас — больше углубляли, чем обедняли людей.

Возможно, научно-психологическая революция создаст такую систему механизмов; возможно, это будет даже ее генеральной задачей. Но, чтобы это случилось, нужны гигантские социальные усилия, усилия и всего общества, и каждого человека.

Потому что именно усилия каждого помогают обедняющим или углубляющим силам жизни, и от того, на какую чашу весов ложатся эти усилия, зависит на деле наша душевная глубина или неглубина…

«У нас был спор. Девочки говорили, что браки по расчету прочнее браков по любви. Я доказывала, что счастливой можно быть только по любви. Но они говорили, что читали об этом в газетах, и приводили примеры. Сестра моей подруги вышла замуж не любя, и они живут хорошо больше 10 лет. Другая девочка принесла «Неделю», там знатные женщины беседуют и спорят о семейной жизни. И одна женщина, ткачиха, Герой Труда и депутат, говорит о себе, я ее слова специально выписала: «Любовь — чтобы была сила какая-то огромная, чтобы голову потерять из-за этой любви, поцелуи, подарки разные — такого нет. И не было. Даже когда замуж выходила… Я понимала: женщина должна иметь семью. Поженились, дочки родились. Счастливо ли живем? Нормально живем, в мире и согласии. Все есть: квартира, дачный участок, машина. Дочки замужем, внуки. Зятья хорошие, нас уважают. Что еще нужно в личной жизни?»

Артистка Гундарева ей отвечает: «Душа еще нужна. Чувство. Сила эмоции». Я с ней целиком согласна. Как это жить без чувств? Через месяц опротивеете друг другу, через год станете врагами. Моя мама говорит: где нет любви, будет ненависть. Только любовь может пересилить раздоры. А если любви нет, пусть хоть десять дач и машин, все равно будет несчастная жизнь». (Анюта Стогний, Ставрополь, лето, 1982.)

Для человека с новой психологией по-новому встает старый вопрос — какая основа брака самая человечная, самая надежная?

Двести лет лучшие умы человечества говорят — любовь; любовь, а не расчет, личные чувства, а не безликие опоры. После Великой французской революции такой подход стал все больше входить в жизнь, и он добавил к материальным и душевным опорам брака новую опору — психологическую, личностную.

И это сразу же подняло брак — вернее, одну его сторону — на голову выше; и сразу же резко усложнило его, лишило прежнего равновесия. Новая опора была на ступень выше старых, и она как бы накренила, перекосила весь фундамент брака.

Когда брак больше стоял на материальных, чем на духовных опорах, люди были больше нужны друг другу как союзники в устройстве быта, и меньше — как люди. Требования их друг к другу были гораздо проще, и душевная близость стояла на втором плане этих требований.

Конечно, в патриархальной семье простых людей, особенно в сельской семье, тяга к душевности, к добрым человеческим отношениям часто пробивалась сквозь материальную почву. Души людей, их самые неуверенные глубины искали друг друга и тянулись друг к другу. Добрая душевность была одним из главных идеалов народной семейной культуры, любовь встречалась в семье во все времена и, возможно, в семье всех стран и сословий. Но она только встречалась, брак — вернее, его психологическое измерение — стоял не на любовных чувствах, а на более тихой душевной привязанности, да и главными домашними ролями были у людей роли материальные, вещественные — хозяина и хозяйки дома, матери и отца.