Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Вижу, – ответила девушка, – как вижу и то, сколь сильно ты любил мою мать!

– Да разве мог я не любить ее, Есфирь! Она была для меня больше, чем Суламифь для величайшего из царей; источником, питающим сад; глотком живой воды; потоком с гор Ливанских… Мой хозяин, как я его и просил, поставил меня сначала перед судьями, а потом подвел меня к двери своего дома и шилом пригвоздил ухо мое к двери. Так я стал его рабом до конца жизни. Так я получил свою Рахиль. Любил ли еще кто так, как я?

Есфирь прильнула к отцу и поцеловала его; несколько минут они молчали, вспоминая умершую.

– Мой хозяин погиб во время кораблекрушения, и это стало первым ударом, обрушившимся на меня, – продолжал свой рассказ купец. – В его доме в Иерусалиме царил траур, как и в моем доме в Антиохии. А теперь, Есфирь, слушай внимательно! Когда добрый князь погиб, я уже был его доверенным помощником и управлял всем его имуществом. Суди сама, как он любил меня и как мне доверял! Я поспешил в Иерусалим, чтобы дать его вдове отчет во всех средствах. Она сохранила за мной этот пост. Я стал работать с еще большим усердием. Дела шли успешно, оборот увеличивался год от года. Прошло десять лет; затем последовал удар, о котором и рассказал молодой человек, – происшествие, как он его назвал, с прокуратором Гратом. Римлянин представил все это как попытку покушения на него. Под этим предлогом он конфисковал в свою пользу все громадное наследство вдовы и детей. Но на этом он не остановился. Чтобы устранить даже саму возможность опротестовать его действия в суде, он избавился от всех заинтересованных лиц. С того ужасного дня род Гура исчез с лица земли. Его сын, которого я знал с младенчества, был отправлен на галеры. Жену и дочь скорее всего бросили в одну из темниц Иудеи, которые навечно погребают заключенных в своих стенах. Они пропали бесследно, словно их поглотили морские волны. Никто даже не слышал, как они погибли – если, конечно, они погибли.

Глаза Есфири были полны слез.

– У тебя очень доброе сердце, Есфирь, совсем как у твоей матери. Я молю Бога, чтобы тебе не была уготована обычная судьба добросердечных людей – попасть в ловушку людской зависти и злобы. Но слушай дальше. Я отправился в Иерусалим, чтобы каким-нибудь образом помочь моей благодетельнице. Но у ворот города я был схвачен и брошен в темницу в подземелье Антониевой башни. Я терялся в догадках о причине этого, но тут в темнице появился сам Грат и стал вымогать у меня деньги дома Гура, которые были размещены мною у надежных людей в крупных торговых городах по всему миру. Он требовал от меня, чтобы я переоформил все необходимые бумаги на его имя. Я отказался. Грат наложил руку на дома, земли, товары, суда и все движимое имущество моего хозяина; но ему не заполучить его денег. Я понимал, что если я смогу сохранить благоволение нашего Господа, то буду в состоянии восстановить все имущество моего хозяина. Я отверг все требования тирана. Он отдал меня палачам; но воля моя была тверда, и ему пришлось отпустить меня, ничего не добившись. Вернувшись домой, я начал все сначала, но уже от имени Симонидиса из Антиохии, а не князя Гура из Иерусалима. Тебе известно, Есфирь, чего я достиг; миллионы князя Гура в моих руках возросли многократно. Но ты знаешь также, что в конце третьего года по дороге в Кесарию я снова был схвачен и во второй раз подвергнут пытке по приказу Грата. Его целью было вырвать у меня признание, что все мои товары и деньги были предметом, на который распространялся его приказ о конфискации. И опять он ничего не добился. Господу нашему Богу было угодно, чтобы я остался в живых. Позднее я добыл охранную грамоту самого императора и лицензию на торговлю по всему миру. Ныне – да будет благословен царствующий на небесах – ныне, Есфирь, то богатство, которое было вручено мне для управления, умножилось многократно и достигло того размера, что могло бы обогатить и самого цезаря.

Произнеся это, старик гордо вскинул голову; взгляд его встретился со взглядом дочери; и каждый из них прочитал мысли другого.

– Что мне делать со всем этим богатством, Есфирь? – спросил старик, не опуская взгляда.

– О, отец, – негромко ответила она, – разве его законный владелец не приходил к тебе сегодня?

Взгляд старика был по-прежнему непреклонен.

– Значит, дитя мое, я оставлю тебя нищей?

– Но, отец, разве я, будучи твоим ребенком, не его раба? И кем было написано: «Сила и честь – ее одежды, и она возликует в час своего прихода»?

Взгляд старика был полон неописуемой любви, когда он произнес:

– Господь был милостив ко мне неоднократно; но ты, Есфирь, ходишь у Него в любимицах. – Он притянул ее к себе и поцеловал несколько раз. – Выслушай же теперь, – сказал он еще более звучным голосом, – выслушай же теперь, почему же я так ликовал нынешним утром. В лице этого молодого человека передо мной предстал его отец в далекой молодости. Душа моя воспряла, приветствуя его. Я ощутил, что дни моих испытаний миновали и окончились мои труды. Я едва не заплакал. Мне хотелось взять его за руку, подвести к моим свиткам, показать ему, сколько я заработал, и сказать: «Смотри – все это твое! Я же твой раб, готовый к тому, что ты прогонишь меня». И я бы так и сделал, Есфирь, но в этот момент три мысли пронеслись в моей голове, сдержав мой порыв. Я удостоверюсь, что он сын моего хозяина – такова была первая мысль; а если он и в самом деле сын князя Гура – я должен узнать его характер. Подумай, Есфирь, сколь часто в руках тех, кто не знает цену деньгам, они становятся проклятием…

Он помолчал, стискивая руки, и в голосе его зазвенела страсть.

– Есфирь, представь себе ту боль, которую я испытал в руках римлян; нет, не от одного только Грата: те безжалостные негодяи, которые исполняли его распоряжения и в первый, и во второй раз, тоже были римлянами; все они одинаково смеялись надо мной, вопящим от боли. Подумай о моем изломанном пытками теле, о годах, проведенных в этом кресле, о своей матери, лежащей в гробнице, куда ее свела тревога; подумай о скорби семьи моего хозяина, если она еще жива, или о жестокости их смерти, если они уже давно мертвы; подумай обо всем этом, дочь моя, и со всем благословением небес на тебе скажи мне – разве не должен упасть волос и не должна пролиться кровь во искупление? Но не говори мне, как порой говорят служители Бога, – не говори мне, что отмщение осуществляет только Бог. Разве не карает Он руками своих посланцев? Разве Его воинство не более многочисленно, чем сонм Его пророков? Разве не в Его законе написано – «око за око и зуб за зуб»? О, все эти годы я мечтал о возмездии, молил и работал на него и, копя золото в своих сокровищницах, мечтал, что в один заветный день с его помощью я смогу покарать своих обидчиков. И когда, говоря о своем мастерстве в обращении с оружием, молодой человек сказал, что оттачивал его для неназываемой цели, я тут же в душе своей произнес ее имя – возмездие! И именно это, Есфирь, и было той третьей мыслью, которая удержала меня от ответа на все его мольбы и исторгла из меня смех радости, когда он ушел.

Есфирь нежно погладила его иссохшиеся руки и сказала, словно опережая его мысли:

– Но он ушел. Придет ли он снова?