Бен-Гур - Льюис Уоллес

Но Бен-Гур не был настроен любоваться этим зрелищем. Мысли его постоянно возвращались к истории Симонидиса. Добравшись до Омфалуса – памятника из четырех арок во всю ширину улицы, воздвигнутого в свою собственную честь Эпифаном, восьмым царем из династии Селевкидов[39], он внезапно изменил свои планы.

– Я не пойду сегодня вечером в крепость, – сказал он, обращаясь к носильщикам. – Проводите меня в караван-сарай, ближайший к тому мосту, по которому проходит дорога в Селевкию.

Носильщики хорошо знали город, и через некоторое время он уже устраивался в караван-сарае – простом, но большом здании, находившемся на расстоянии броска камня от моста, под которым обосновался старый Селевкидис. Всю ночь Бен-Гур провел без сна на плоской крыше здания. В мозгу его билась одна-единственная мысль: «Наконец-то! Теперь я смогу узнать что-нибудь про свой дом, про мать и мою дорогую маленькую Тирцу. Если они живы, я обязательно их найду».

Рано утром на следующий день, даже не осмотрев город, Бен-Гур отправился на поиски конторы Симонидиса. Через проход в городской стене с надвратной башней он вышел к причалам, тянувшимся вдоль реки. Вдоль них он добрался до моста Селевка, под которым и остановился, оглядываясь по сторонам.

Прямо под мостом располагалась купеческая контора – скорее конура, сложенная из необтесанного серого камня, без признаков какого-либо архитектурного стиля. Посторонний путешественник, глядя на эту контору, скорее описал бы ее как подпорку городской стены. Две громадные двери связывали ее с пристанью. Несколько дыр ближе к крыше, крест-накрест забитых досками, служили, видимо, в качестве окон. Из трещин в стенах росла густая трава, пятна мха тут и там выделялись на голом камне.

Двери были распахнуты настежь. Через одну из них посетители входили, через другую – только выходили. Все они явно спешили, озабоченность сквозила буквально в каждом их движении.

На пристани возвышались штабели товаров в самой разнообразной упаковке. Группы рабов, обнаженных по пояс, сновали вокруг них, как муравьи.

Под мостом у берега стоял целый флот галер, некоторые из них под погрузкой, другие – под выгрузкой. На мачтах развевались желтые флаги. Цепочки рабов, несущих товары, двигались навстречу друг другу с галер на пристань и с судна на судно. Выше по течению реки, за мостом сразу от уреза воды вздымалась городская стена, над которой были видны причудливые карнизы и башенки царского дворца. Но Бен-Гур едва обратил внимание на все это. Найдя указанное место, он еще отчаяннее мечтал узнать о судьбе своих родных – если, конечно, Симонидис и в самом деле был рабом его отца. Но захочет ли он признать эту связь? Это означало бы отказ от богатства и независимости в торговле, столь царственно признанных на пристани и на реке. Более того, такое признание имело бы для купца еще более значительное следствие – тем самым он бы прервал свою карьеру в самом ее расцвете и добровольно низвел бы себя снова до положения раба. Одна только мысль о подобном требовании была чудовищной наглостью. Попросту говоря, это значило заявить: «Ты мой раб, отдай мне все, что у тебя есть, и в придачу – себя».

Но все же Бен-Гур обрел в себе силы для предстоящего разговора, исходя из неколебимой веры в свою правоту и надежды, которая превосходила все в его сердце. Если услышанная им история – правда, Симонидис принадлежит ему целиком и полностью. Но богатство, дойди дело до суда, ему было совершенно безразлично. Направляясь к двери в контору, он уже сформулировал для себя требование, с которым обратится к купцу: «Пусть он только расскажет мне о матери и Тирце, и я расстанусь с ним с миром».

И он смело вошел в контору.

Изнутри она представляла собой обширный склад, в строгом порядке заставленный разнообразными товарами. Хотя света явно не хватало, а воздух был душным, люди оживленно сновали между тюками и ящиками. По углам помещения Бен-Гур заметил рабочих с пилами и молотками в руках, упаковывавших товары для отгрузки. Он медленно прошел до конца прохода между тюками товаров, спрашивая себя, мог ли человек столь значительного таланта быть в числе рабов его отца? Если да, то к какому классу людей он принадлежал? Если он еврей, то, может быть, был сыном одного из слуг? Или должником или сыном должника? Или же был осужден и продан в рабство за воровство? Мысли эти, пришедшие в его голову, снова возбудили растущее уважение к купцу, которое крепло в нем с каждой минутой. Своеобразие нашего восхищения другим человеком заключается в том, что оно всегда отыскивает обстоятельства для своего собственного оправдания.

Наконец один из людей заметил Бен-Гура, подошел и обратился к нему:

– Что вам угодно?

– Я хотел бы видеть купца Симонидиса.

– Пожалуйте за мной.

По проходам, оставленным между товарами, они в конце концов вышли к лестнице; поднявшись по ней, Бен-Гур очутился на крыше склада перед строением, которое лучше всего может быть описано как маленькое здание, примостившееся на большем и незаметное с площадки внизу. Это меньшее здание располагалось западнее моста под открытым небом. Крыша его, ограниченная низом стены, напоминала террасу и была, к изумлению Бен-Гура, усажена цветами. На пышном фоне здание казалось приземистым и незамысловатым – простой кубический блок с одной-единственной дверью на фронтоне. Чисто выметенная дорожка вела к этой двери сквозь кусты усыпанных бутонами персидских роз. Вдыхая благоухающий воздух, он последовал за провожатым.

Пройдя до конца полутемного коридора, они остановились перед наполовину откинутой занавеской. Провожатый громко произнес:

– Посетитель желает видеть хозяина.

Отчетливый голос ответил из-за занавески:

– Пусть войдет, во имя Господа.

Помещение, в которое был препровожден посетитель, римлянин назвал бы атрием. Вдоль стен стояли шкафы; причем каждый разделялся на ячейки, подобно современным офисным картотекам. Каждая такая ячейка хранила в себе по нескольку подписанных на корешках бухгалтерских книг, потрепанных от возраста и частого употребления. Между шкафами, выше и ниже их, проходили деревянные разделители, некогда белые, теперь же от времени пожелтевшие, покрытые искусными резными украшениями. Выше карниза из позолоченных полусфер поднимался шатровый потолок, переходивший в световой купол, ячейки его были выложены лиловатой слюдой, сквозь которую струился успокоительный свет. Пол был закрыт шерстяной тканью, столь толстой и плотной, что ноги входившего тонули в ней.

В полусвете комнаты выделялись две фигуры – человека, сидевшего в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками, с мягким сиденьем и опорой для спины; и, слева от него, девушки, уже вошедшей в пору женственности. При взгляде на нее Бен-Гур почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Поклонившись как для того, чтобы выразить почтение, так и для того, чтобы скрыть смущение, он выпрямился – и вздрогнул: так пронзителен был устремленный на него взгляд сидевшего в кресле человека. Когда он снова осмелился поднять глаза, эти двое пребывали все в той же позе, лишь девушка опустила свою руку на плечо старика. Они не отрывали взглядов от лица Бен-Гура.