Невернесс - Дэвид Зинделл

И это не страх смерти — ведь ты знаешь, что, пока племя молится за твою душу, ты будешь жить вечно по ту сторону дня. Большой страх — это когда ты боишься себя самого. Мы боимся стать теми, бессмертными. Открыть неизвестное внутри себя — все равно что прыгнуть в жерло вулкана. Это сжигает душу. Если ты убьешь своего доффеля, ты познаешь этот страх, и тогда страданиям твоим не будет ни меры, ни конца.

В конце концов я в состоянии полного изнурения доплелся до нашей хижины. Это был самый длинный день в моей жизни. (За исключением, конечно, тех дней в мультиплексе — если их можно назвать днями, — которые я провел в замедленном времени.) Я вполз через входное отверстие в тускло освещенное жилье и увидел, что кто-то уже разложил на снегу мои спальные шкуры. Я забрался в них, но боль в колене и еще одна боль мешали мне уснуть. Теплый желтый свет горючего камня позволял видеть фигуры спящих. Катарина лежала рядом со мной, дыша тихо и ровно, как волна, плещущая о берег. Соли, к моему изумлению, спал, обняв Жюстину. (Не знаю, что явилось для меня более сильным шоком: его нежность к ней или то, что этот мрачный Соли вообще способен спать.) Я пребывал в том возбужденном состоянии, которое не дает человеку забыться сном, даже когда он полностью обессилен. Я думал о том, что сказал мне Юрий. Соли скрипел зубами, вода капала с крыши, синкопируя с моим громким сердцебиением, ветер свистел в забитом льдом стенном отверстии — все эти звуки помогали моей бессоннице. Снежные стены чересчур хорошо защищали от холода. Хижина сильно нагрелась, и в ней воняло. Тепло спящих тел оживило запахи мочи, моего собственного кислого пота и еще какие-то, которые я не мог распознать. Вонь стояла такая, что дышать было нечем. Воздух душил меня, как пропитанное блевотиной меховое одеяло. Меня тошнило, и под ложечкой засел страх. Я сбросил с себя шкуры, быстро оделся, добежал до устья пещеры и выблевал свой ужин на снег. Мне вспомнилось мое обещание убить назавтра тюленя, и меня вывернуло так, что в желудке ничего не осталось. Я сунулся было наружу, но одна из собак зарычала и облаяла меня, за ней другая и третья. На полусогнутых ногах я поплелся обратно в пещеру. Там, в пляшущем оранжевом свете пламени, метались на привязи собаки. Туса, Нура, Руфо и Сануйе, мои бедные изголодавшиеся псы, дрались из-за полупереваренных, извергнутых мной кусков тюленьего мяса. Туса рычал и лязгал зубами, ласковый Руфо, скуля, довольствовался тем, что подлизывал лужицу рвоты. Потом Туса тяпнул Нуру за ухо, а Сануйе тут же слопал снег, обагренный кровью Нуры.

Я растащил разъяренных, взъерошенных собак. Кто-то из них укусил меня. Я покрепче привязал их к кольям и закидал снегом свинство, которое учинил.

Какая страшная это вещь — голод! И надо же мне было довести собак до такого состояния! Моя укушенная рука горела, пустой желудок ныл. Неужели это и есть жизнь? А эта пустота внутри и желание нажраться — цена жизни? Нет, слишком уж страшная это цена. Я думал о своем тщеславии, которое привело меня сюда в поисках тайны жизни. Возможно ли, чтобы тайна жизни действительно заключалась в хромосомах этих грязных, лакающих кровь существ? Возможно ли, что их предки зашифровали в своей ДНК тайну Эльдрии?

Хотел бы я обладать мастерством расщепителя и геноцензора, чтобы расплести ДНК Юрия, как историк в своем стремлении к истине распускает древний гобелен. Нашел бы я там, среди сахаров и химических оснований, информацию, некогда вплетенную туда Эльдрией? Взаправду ли в сперме Висента или Лиама записано то, что укажет верный путь всему человечеству? И если это послание существует, почему оно окутано такой тайной? Почему Эльдрия, велев нам искать секрет жизни в прошлом и будущем, не сказали заодно, в чем этот секрет состоит?

Почему бы богам, если они правда боги, не поговорить с нами попросту?

Я смотрел на звезды, на яркий треугольник Веканды, Эанны и Фарфары, мерцающий над восточным горизонтом. За ними ядро галактики излучало лазерные импульсы, природу которых механики не могли объяснить. Если я раскрою глаза как можно шире, загорится ли в них свет богов? Если я обращу лицо к солнечному ветру далеких звезд ядра, услышу ли, как боги шепчут мне на ухо?

Я вслушивался, но слышал только шум ветра в лесу под горой. На западном склоне Квейткеля завыл волк, посылая свою жалобу небу. Я стоял, вслушиваясь, всматриваясь и ожидая, и наконец вернулся в пещеру. Завтра я убью тюленя и авось пойму если не тайну жизни, то хотя бы тайну смерти.

10. Аклия

Человек не способен вынести то, что недостаточно реально.

Поговорка цефиков

Рано утром я проснулся от дружного кашля и отхаркивания — это мужчины и женщины Рейналины, обитающие напротив нас, прочищали свои больные глотки. У меня в горле тоже саднило после вчерашнего путешествия по морозу. (Неужели талло убила Лико только вчера? Мне казалось, что прошел целый год.) Нога так затекла, что я с трудом ее разгибал. Несмотря на голод, предложенные Жюстиной орехи я есть не мог.

— У нас у всех горло болит, — заметила она, поджаривая орехи над огнем. — Я знаю, их больно глотать, но вкус у них неплохой, если прожевывать быстро. Тебе нужно подкрепиться, если ты собираешься идти на тюленя. Ты правда пойдешь?

Катарина одевалась, стоя на коленях, и смотрела на меня так, словно знала наверняка, что я буду делать, но молчала. Соли сидел у огня, счищая лед со своей парки. Я дивился тому, как прямо он держится, даже когда сидит, — и это несмотря на боль в переделанном заново позвоночнике. (Соли почему-то поправлялся после операций дольше всех нас. Мехтар предполагал, что омоложенные клетки имеют свой предел выносливости и что Соли, которому возвращали молодость трижды, близок к этому пределу.) Он поднял глаза, обведя взглядом хижину и все, что в ней было: прямоугольный блок снега, загораживающий вход; растрескавшуюся сушилку над огнем: длинный зазубренный снегорез; скребки для шкур, копья, миски, сверла и прочие предметы, разложенные вдоль круглых стен; мягкие, еще теплые спальные шкуры на их с Жюстиной снеговом ложе.

— Да, — сказал он, — Мэллори пойдет на тюленя.

— Полгода мы планировали эту экспедицию, — сказал я, понизив голос, — но об одном забыли.

— О чем же? — осведомился, погладив бороду, Соли.

— О кофе. — Меня мучила головная боль. — Жизнь