Невернесс - Дэвид Зинделл

на меня. Висент и его сыновья, Вемило и Хайдар, тоже смотрели. Мать, Катарина и сто любопытных деваки — все они смотрели на меня. Бардо, сидящий с подогнутыми ногами рядом со мной, пихнул меня локтем. Я протянул руку и взял мясо. Оно было еще теплое, жесткое сверху, горячее, мягкое и податливое внутри. Я держал его легко, словно боясь повредить своими нервными пальцами. Жирный сок тек у меня по руке. Вот он брызнул мне в рот, и тошнота подступила к горлу. От запаха жареного меня чуть не вырвало. Я отвернулся, проглотил слюну и сказал:

— Мне следовало бы отдать это мясо моему двоюродному брату Бардо. Он больше меня и голоднее, чем медведь в конце средизимней весны.

Я посмотрел на Бардо, который действительно не сводил глаз с мяса, покусывая себе усы. Несмотря на приобретенный им культурный лоск, несмотря на глубокое отвращение цивилизованного человека ко всякому мясу, кроме искусственного, несмотря на то что поедание живого мяса было откровенным варварством, — Бардо, проголодавшись, съел бы что угодно.

Но Юрий, покачав головой, молвил:

— Разве сын отказывается от жизни, которую дали ему мать с отцом? Нет. Поэтому он не должен отказываться также от мяса, которое предлагает ему отец, и от питья, приготовленного матерью. Не болен ли ты, Мэллори? Иногда холод и ветер так изнуряют человека, что он не может есть. Он перестает чувствовать голод, и его голодный дух, которому не терпится попасть на ту сторону дня, начинает пожирать его собственное мясо. Я думаю, ты слишком долго не утолял свой голод — это и слепому видно. Я велю Анале приготовить кровяной чай, чтобы пробудить твой голод.

Держа в руке бечевку с мясом, я переборол тошноту и сказал:

— Не надо. Я съем это мясо. — В памяти Рейнера хранился рецепт этого самого кровяного чая. Как ни велико было мое отвращение к мясу, еще больший ужас вызывал у меня этот напиток, жуткая смесь тюленьей крови, мочи и горького корня осколочника. Я запрокинул голову, опустил бечевку в рот и откусил.

Не стану делать вид, что это мясо так уж отличалось от искусственного, которым мать пичкала меня в детстве. Оно, конечно, было жирнее и, пережаренное снаружи, внутри оставалось куда более сырым, чем положено быть мясу, — но особой разницы я не почувствовал.

— Мясо есть мясо, — как сказал Бардо, уминая его, когда я съел свою долю. Дело было не во вкусе, а в сознании, что я ем тело, которое еще недавно подчинялось командам живого мозга — мышечную ткань живого существа. В остальном это белковое вещество мало чем отличалось от клонированных, лишенных мозга мышечных клеток, выращиваемых в автоклавах. Я глотал его, и эта необходимость пожирать другую жизнь ради собственной ужасала и завораживала меня. Я чувствовал во рту вкус железа и соли, и мое промерзшее, обессиленное тело пробуждалось к жизни. Я откусил еще, и еще, и еще. Мясо было вкусное. Я так проголодался, что прикусил себе язык и глотал свою кровь вместе с тюленьей. Лишь почувствовав новый позыв к рвоте, я передал связку Бардо.

Последующая трапеза была еще отвратительнее. Та тухлятина, которую подавали нам Анала и другие женщины, вкусной уж никак не была. Деваки, взрослые и дети, грызли орехи бальдо и ели желтые заплесневелые ядрышки. Жена Висента Лилуйе, тощая нервная женщина со стертыми желтыми зубами, приготовила болтушку из больших голубых яиц талло. Яйца были уже насиженные, с зародышами, но их все равно ели, выковыривая только глаза (это делалось потому, что птенцы талло появляются на свет слепыми, и деваки не хотели, чтобы их слепота перешла к ним). Подавались и другие блюда — я никогда бы не поверил, что человек может такое есть: сырой тюлений жир, который мать глотала, как шоколадные шарики; сырые потроха талло и других птиц; кости мамонта годичной давности, которые зарыли в землю, чтобы они размягчились, — и, разумеется, плошки с непременным кровяным чаем. (Я не хочу этим сказать, что деваки способны проглотить что попало. Это не так. Например, они никогда бы не стали пить воду даже с самой малой примесью грязи. Что до вышеупомянутых блюд — они ели их, потому что были голодны. Голод — лучшая приправа для жизни. Позже в ту зиму нам предстояло испытать еще и не то.)

Когда мы поели, Юрий погладил живот и произнес молитву за души животных, съеденных нами.

— Зима была холодная и трудная, — сказал он. — И прошлая тоже, и позапрошлая. Позапрошлая, когда умерла Мерили, тоже была плохая. Но если бы вы приехали пять зим назад, то полакомились бы мамонтовой мякотью. — Он зевнул и стиснул бедро Аналы, которая сидела рядом и искала у него в голове. — Но тува болен ротовой гнилью, поэтому завтра будем охотиться на тюленя. — Анала поймала у него за ухом какое-то насекомое, раздавила своими грязными ногтями и проглотила. Юрий, обращаясь к Соли, Бардо и мне, спросил: — Не слишком ли устали мужчины Сенвелины, такие же деваки, как и я, чтобы пойти с нами завтра на жирного серого тюленя?

Надо было предоставить отвечать Соли, поскольку главой нашей мнимой семьи был он. Но я наелся тюленьего мяса и не мог без ужаса подумать о том, чтобы убить столь разумное животное, поэтому брякнул:

— Мы устали. Мы устали, и наши собаки нуждаются в отдыхе.

Соли прожег меня взглядом, а Лиам вытер сальные руки о лицо своего младшего брата Сейва. (Что это было — защита против холода или варварское благословение? Я не нашел в своей памяти сведений об этом обычае.) Выковырнув ногтем застрявшее мясо из зубов, Лиам сказал:

— Твоя усталость не помешала тебе съесть тюленя.

Он нагнулся надо мной, обдав меня своим смрадом, и провел заскорузлой ладонью под моей паркой, щупая мускулы шеи и спины. Ох эти девакийские обычаи! Я содрогался от прикосновения холодных сальных чужих рук.

— Мэллори отощал, но силы не утратил, — объявил Лиам. — Думаю, он достаточно силен, чтобы идти на тюленя. Но он устал — пусть отдохнет на своих шкурах, а братья принесут ему грудинку, огузок и другие лакомые кусочки.

Я отстранился. Схватить бы его сейчас за горло и вырвать гортань. Я собрал воротник вокруг шеи и выдал такое, что вся наша экспедиция опешила:

— Да, мы устали, но не настолько, чтобы отказаться от охоты. В южных льдах мамонтов нет, поэтому мы часто охотились на тюленя. Я убил много тюленей; завтра я тоже убью одного и отдам Лиаму его печень.

Сказав это, я вспомнил, как пообещал