Горький квест. Том 2 - Александра Маринина

Действительно, кто бы мог подумать… Ох уж эта Зинаида, лживая и лукавая! Энтони Лагутину будет проще работать над исследованием, Ульяна ему расскажет правду, а может, уже давно рассказала, поэтому мой внучатый племянник и пребывает в полной уверенности, что никому, в том числе и мне, не написать работу лучше, чем это сделает он сам. Вот и приходится мне, старому одинокому переводчику, изобретать немыслимые способы, чтобы восстановить истинный ход событий. Можно было бы пойти по достаточно простому пути, лежащему на поверхности: попытаться найти друзей Владимира, одноклассников, однокурсников, поспрашивать их. Но Назар, с которым я обсуждал такую возможность еще в самом начале, осенью прошлого года, заверил меня, что затея почти полностью бесперспективна. За сорок лет воспоминания трансформируются настолько, что полагаться на них глупо. Многое забывается, многое додумывается и потом воспринимается как реально имевшее место. О многом вообще умалчивается, кое-что умышленно привирается. Так что моим единственным свидетелем, моим более или менее надежным источником остается Молодой Учитель, чьи записки мы с таким тщанием изучаем, пытаясь вытащить из текста все, что возможно.

Какой все-таки молодец этот доктор Качурин! Ну почему, почему никому из нас не пришло в голову взглянуть на рукописный текст?! Мы пользовались компьютерными распечатками, вчитывались в слова, старались проникнуть в смысл и поймать скрытые за словами эмоции и совершенно упустили из виду первоисточник как физический, материальный объект. Конечно, я видел сканы рукописи и раньше и хорошо помню, что почерк у Владимира был весьма неразборчивым. Пробежав глазами несколько строк, я испытал острое отвращение к необходимости разбирать чужие каракули, изо всех сил напрягая глаза, и порадовался, что у Берлингтонов принято все рукописные тексты набирать на компьютере, чтобы в дальнейшем передать для написания итогового исследования полный пакет источников как в переводе на английский, так и на языке оригинала. Порадовался, старый пень… И чуть не упустил по-настоящему важные обстоятельства.

Во время ужина, пока Надежда и помогавший ей Юра убирали тарелки и накрывали к чаю, Вилен попросил разрешения воспользоваться принтером и распечатал несколько страничек со сканами. Оказывается, Владимир иногда рисовал то на полях, то в центре листов, где полагалось быть тексту. Художником он был никаким, рисунки выглядели неумелыми и корявыми, даже и не рисунками вовсе, а так… Не пойми чем. Не картинки с сюжетом, не портреты красивых девушек, а просто рожицы, чертики или солдатики. Впрочем, солдатиков Володя рисовал лучше всего остального, особенно в форме старинного образца. Наверное, увлекался этим с детства. Например, в середине текста, посвященного пьесе «Старик», целых полстраницы отведено изображению множества фигурок в военной форме. Сначала шли крупно нарисованные «поясные портреты» с разными головными уборами и в разных мундирах: у одного тщательно вырисованы эполеты на плечах; у другого на шее, в вырезе расстегнутой рубахи, виднелась замысловатая подвеска на шнурке; третий держал в руке рассыпающуюся колоду карт и почему-то вызывал ассоциацию с Германном из «Пиковой дамы» Пушкина; четвертый, с тонкими усиками, вообще был в широкополой мушкетерской шляпе с пером. Эти четыре головы нарисованы в ряд, и весьма старательно. Под ними – расположенные кое-как фигурки солдатиков, выполненные так мелко и небрежно, что невозможно даже приблизительно определить исторический период и род войск, понятно только, что это воины. Таких мелких, разбросанных по странице фигурок насчитывалось тринадцать. Чертова дюжина.

Я сидел на террасе, смотрел в темноту, слушал шуршание дождя и пытался представить себе читальный зал обычной районной библиотеки советского периода, как его описывала Галия. Просторная комната размером со школьный класс или даже больше, обычные офисные столы без ящиков, простые стулья. В некоторых библиотеках на каждом столе были настольные лампы. Мне почему-то хотелось, чтобы в той библиотеке, где часами просиживал Володя Лагутин, такие лампы были.

Осенний или зимний вечер, темнеет рано, за окнами чернота, молодой мужчина сидит в пустом читальном зале, перед ним раскрытая книга, он внимательно читает, потом переводит глаза на окно, за которым ничего не видно, обдумывает, чему-то улыбается, берет ручку и торопливо записывает свои мысли в тетрадь… Почерк неразборчив, но строки ложатся ровно, буквы мелкие, знаки переноса четкие. Снова читает, снова обдумывает… Мысль либо ускользает, либо никак не хочет четко формулироваться, и он, подперев левой рукой склоненную набок голову, начинает в задумчивости рисовать в тетради чертиков, солдатиков или забавные кривые рожицы…

Такая мирная, уютная картина!

Однако, если верить выводам Качурина и Вилена, подобная картина имела место все реже и реже. И все чаще молодой человек, пребывая в состоянии подпития, пишет все, что приходит в голову, не задумываясь над формулировками и над последовательностью изложения; буквы становятся заметно крупнее, строки в правой стороне листа уходят вниз, знаки переноса зачастую отсутствуют вообще, а фразы делаются такими длинными, что порой теряется их смысл… Наверное, приходить в библиотеку пьяным вдрызг было бы невозможным, и Назар высказал предположение, что Владимир после работы заходил домой за тетрадями, которые тщательно прятал в своей комнате, потом отправлялся в библиотеку, по дороге покупал спиртное, клал бутылку в портфель. В библиотеке брал нужные издания, устраивался в читальном зале и работал, периодически выходил в туалет с портфелем в руках, делал глоток-другой прямо из горлышка и возвращался. Если других читателей в зале не было, а сотрудница библиотеки куда-нибудь отлучалась хоть на несколько минут, то он пил прямо в читалке. Уходил перед самым закрытием, когда библиотекари хотят побыстрее уйти домой и к разговорам не расположены; молча клал книги на стойку, коротко говорил: «Спасибо, до свидания», стараясь дышать в сторону, чтобы чужой нос не учуял запах спиртного, и исчезал до следующего раза. Владимира хорошо знали, фамилию и читательский билет уже давно не спрашивали, и он мог себе позволить не стоять и не ждать, пока библиотекарь переложит вкладыши из формуляра в кармашки на форзаце возвращенных книг: симпатичному вежливому молодому человеку, регулярно посещающему читальный зал, прощалось многое, тем более он брал только русскую и зарубежную классику, «а в наше время интерес молодежи к классике – это такая редкость!».

И в этой картинке уже не было покоя и уюта, зато были отчаяние и опустошение.

* * *

– Почему сразу не позвонил?

Фу-ты ну-ты, какие мы требовательные! Но злые, даже почти визгливые нотки не могут испортить этот божественный голосок.

– Поздно вернулся, ночью уже, устал, спать хотел, – мирно объяснил он.

Настроение было хорошим, ссориться не хотелось.

– Спать он хотел! А деньги получить ты тоже хочешь?

– Очень хочу, – весело подтвердил он.

– Тогда отрабатывай их, а не спи. Давай расскажи еще раз, только подробно, чем там они занимаются.

– Да не паникуй ты! Все то же и о том же. «Записки» разбирают. Ричард в разговорном языке тренируется, молодежный сленг изучает.