Фаворитки. Соперницы из Версаля - Салли Кристи

Я смотрю на нее, задержав взгляд лишь на секунду дольше. Больше всего бесит в маркизе именно то, что ты не знаешь, что скрывается за ее ласковыми, изящными речами. И я впервые замечаю темно-синюю радужку вокруг ее непостижимых серых глаз.

– Розалия до смерти боится пауков, – вмешивается Элизабет, наклоняется и похлопывает меня по руке. – Даже одно упоминание о них бросает бедняжку в дрожь.

– В детстве, – говорит маркиза, элегантно выбирая изюм из торта, – мама сажала паука – маленького, заметьте – мне на ладонь, вот так. – Она кладет изюм на раскрытую ладонь. – И я не должна была ни морщиться, ни вздрагивать. – Она какое-то время смотрит на лежащий на ладони изюм, а потом продолжает рассказ: – Это очень помогло мне позднее, когда приходилось выносить любое проявление… враждебности… и при этом даже глазом не моргнуть.

– Изумительная мысль! – чересчур восторженно восклицает Элизабет. – Надо посоветовать это монашкам в монастыре, где живет Фанфан!

– Я не уверена, – улыбается в ответ маркиза своей искренней, радостной улыбкой, – что коробочка с пауками в комнате маленьких девочек будет способствовать миру и спокойствию монастыря и близлежащих окрестностей. – Она кладет изюм в рот и удивленно приподнимает свои изящные брови. – Розалия, дорогая, должна сделать комплимент вашему платью. Этот бледно-голубой муслин просто восхитителен и так похож на платье, которое вы надевали во время нашей небольшой театральной постановки!

* * *

Король вновь стал смотреть мне в глаза, и на прошлой неделе мы мило поболтали и пофлиртовали за картами. Вперед!

Вскоре я получаю записку, в которой он просит о встрече, на этот раз в стенах замка. Он предлагает встретиться в комнате над Проходом Принцев.

– Туда он иногда приглашает своих пташек, – бормочет Аржансон, изучая письмо.

– Только удостоверьтесь, что это не чердак с паутиной или какой-либо еще гадостью.

– Комнаты вполне уютные, – успокаивает Ришелье. – Хотя летом там немного душно и жарко, но место укромное. Я пошлю слуг, чтобы навели там порядок, постелили свежие простыни и поставили таз с розовой водой.

– Мы еще не настолько близки, – напоминает Элизабет слишком громко и натянуто. Она целую неделю мается ухом и, когда не прислуживает принцессам, капает в ухо ванильный воск и укутывает голову белым газом. Она не только смешно выглядит, но еще и плохо слышит, пребывая от этого в дурном настроении. – Мы остановились на груди! – почти кричит она.

– Остановились на груди, – одними губами произношу я Аржансону и сжимаю свою грудь.

– Простите, я забыл, что мы только начинаем, – отвечает Ришелье. – Тогда свежие простыни на диване, блюдо с клубникой. Покормите его ягодкой, – советует он, поворачиваясь ко мне. – А вы не знаете никаких фокусов с клубникой? Быть может, с ее цветочками?

Он что, смеется надо мной?

– Предлагаю следующую пятницу. После французской комедии там дают «Les Nymphettes de Nîmes» – «Нимфетки из Нима». Он будет возбужден и не прочь поразвлечься.

– Зачем все эти встречи украдкой, – раздраженно говорю я. – Он же король. И волен поступать так, как ему заблагорассудится.

– Но, милая моя мадам, мне казалось, что вам нравятся встречи украдкой, – мягко замечает Ришелье. Я одариваю его сердитым взглядом. – Полезное умение для молодой дамы с вашими наклонностями.

– Я уже говорила вам, – вмешивается Элизабет, слишком громко и слишком визгливо, – Розалия не виновата, что у нее столько поклонников!

* * *

– Ammiali, ammiala, – напеваю я себе под нос, взбираясь по лестнице в маленькую комнатку, следуя указаниям. Сегодня балет был восхитителен, гораздо лучше, чем та провальная постановка в Бельвю, и, как и предсказывал Ришелье, король возбудился при виде стольких танцующих нимф с почти обнаженными ногами. По взглядам, которые бросал на меня Людовик, я вижу, что он с нетерпением ожидает нашей встречи.

Он говорит маркизе, что перед сном хочет навестить дофину, которую уложила в постель очередная беременность, а я быстро ретируюсь, когда Аделаида отходит ко сну. Теперь ночь принадлежит только мне. Нам. «Ночь моего будущего», – думаю я с волнением, взбираясь по лестнице.

Моя свеча неожиданно гаснет – дешевая свеча из сала, один из смехотворных способов вынужденной экономии во время войны или чего-то там еще, – и я беру со стены из подсвечника свечу и продолжаю подниматься по узкой лестнице, каменные ступени которой стали скользкими от старости. Комнатка располагается на самом верху, как и говорилось, кровать без подушек, скромно прикрыта огромным гобеленом; диван чистый и такой уютный, на столике сбоку – блюдо с клубникой и нарезанными дольками персиками. Я кладу дольку в рот, подхожу к окну, чтобы открыть его, поскольку в комнате нестерпимо жарко.

На лестнице раздается громкий стук, и ночь пронзает женский крик. Я замираю на месте. Кто это идет? И почему кричит? Я открываю дверь и осторожно выглядываю в темноту.

– Мадам! – негромко окликаю я, по телу пробегают мурашки. Кто поднял этот крик?

– Сир, – я слышу голос Лебеля, и тут же лестничный пролет заливает светом. – Сир! С вами все в порядке? Что случилось? Вот черт побери! Ушиблись?

– Проклятые ступеньки, скользкие, как слизняк, и какой дурак убрал со стены свечу! – Голос короля резкий и обличающий. Ой! Я юркнула назад в комнату, подальше от его глаз.

Что мне делать? Я замерла в ожидании, что он все-таки поднимется, но тянутся минуты, и стоит гробовая тишина. Я уныло сижу на диване, медленно ем персик и клубнику, откровенно не надеясь, но продолжая цепляться за лучик надежды. Я собираю хвостики от клубники и представляю, как делаю из них гирлянду.

Но король не приходит. Отчаявшись, я спускаюсь по лестнице, пока не догорела свеча.

После второго фиаско мы приходим к единодушному решению, что будем ждать, пока двор уедет в Фонтенбло. Там, как заверяет Ришелье, у меня будут покои, где я смогу принимать короля, и не только его, со всеми удобствами. Возможно, все эти неудачи покажут королю те радости, которые можно познать, если не прятаться, – кисло размышляю я.

До Фонтенбло.