Другая музыка нужна - Антал Гидаш

зимой, когда снежинки перегоняют друг дружку. Сейчас они колеблются, останавливаются в воздухе, сомневаясь, как и последние листья осени: стоит им падать или уже довольно?

Мартона встретила Илонка. Она была в белом шелковом платье. От этого ее закрученные над ушами косички казались еще более черными и блестящими. Щеки были окрашены бледным румянцем. Илонка ждала, что-то скажет мальчик про ее белоснежный наряд. За окном и сейчас, как и тогда, в августе, — только сейчас как-то беспричинно, — горели вдали карминовые облака, и в их холодном зимнем сиянии белое платье зарозовело. Илонка знала это, потому и не задернула тяжелые шторы, не зажгла электричества. Очевидно, эти световые эффекты были необходимы для «мадонны», для «сомнения» и «удивления».

— Скоро весна, — улыбаясь, сказала девочка и впервые за несколько недель доверчиво посмотрела на Мартона. Она выпятила нижнюю губку, словно и этим желая тоже приблизиться к нему.

В Мартоне что-то дрогнуло, зазвенело. Он забыл про все и теперь не мог бы даже объяснить, почему прошла в такой отчужденности вся зима, почему они не разговаривали ни о чем, кроме как об уроках. Минуту спустя Мартону казалось уже, будто ничего такого и не было, будто они каждый день говорили друг с другом, пусть даже без слов, что Илонка тоже знает об этом, потому и улыбается ему.

Мальчик молчал. Смотрел на Илонку, на сонно и бессильно желтевшие и угасавшие снеговые тучи за окном. Комната быстрей обычного окуталась полумраком. И стены и мебель отступили куда-то. Исчезла и розоватость белого платья, осталась одна белизна. И в вечерней полутьме шелковые оборки юбки казались гигантскими снежинками. Илонка и Мартон точно застыли. Недвижно сидели друг против друга. Мартону почудилось, будто они сидят так уже очень давно и только ждут знака, чтобы сдвинуться с места. Раньше нельзя, запрещено.

Все больше сгущалась мгла, все чернее становились косички над ушами Илонки. Девочка словно хотела что-то сказать. Нижняя губка ее дрогнула, как бывает ночью во сне, когда муха сядет на нее, — чуточку дернется страдальчески, потом снова продолжается сон.

Рука девочки покоилась на столе. Мартон тоже протянул свою и коснулся пальцев Илонки. Илонка не отдернула их. Улыбка на ее губах стала еще отчетливей, будто говорила: «Я так и знала!»

Илонка встала вдруг и, быстро описав полукруг, оказалась за спиной у Мартона, совсем рядом. «Что такое?» Мартон хотел обернуться, вскочить, шагнуть к ней, но не мог. Только сердце бешено заколотилось в груди, будто хотело сказать: «Ты не подойдешь — я подойду!» Наконец, подчиняясь упрямству сердца, мальчик встал, повернулся.

Но Илонка уже отбежала к стене. Щелкнул выключатель, и яркий свет разбежался по всей комнате, будто провозгласив некий приказ здравого ума. Мартон зажмурился. Илонка все еще стояла у стены, не опуская рук, затянутых в белый шелк. Она молча глядела на мальчика, на встревоженные кольца его волос. Нижняя губка Илонки пуще выдалась вперед. Девочка, раскинув руки, прижалась к стене: пусть Мартон увидит ее во всей красе! И Мартон направился к ней, не слушаясь приказа электрических лампочек. Шелковое платье тихо зашуршало. Илонка опустила руки и, быстро, осторожно описав полукруг, скользнула обратно к столу. Села, заботливо расправив юбку.

— Скоро я буду конфирмоваться! Меня уже целый месяц приобщают.

— Кто? — спросил Мартон.

И внезапно, невольно предстал у него перед глазами во весь рост и мужскую ширину этот неуклюжий молодой человек с отталкивающими огненно-красными губами, которые так не подходили ко всей его белобрысости.

— Один семинарист-францисканец, — просто ответила Илонка. — Очень милый мальчик, скоро священником станет… Мы с ним все прошли… Больше он не придет. А как вам нравится мое платье?

Девочка встала, отступила на несколько шагов и, поддернув с двух сторон подол платья, нагнулась чуточку, будто говоря: «Смотри на меня! Скоро и церковь признает, что я взрослая девушка, но я уже и сейчас взрослая».

Мартон не знал, что ответить, и спросил:

— Сколько вам лет, Илонка?

Девочка склонила головку набок, удивленно, совсем точно певчая птичка. Не этого она ждала.

— Четырнадцать исполнилось, — ответила коротко и села опять за стол, но уже не расправляя юбки. Илонка не смотрела больше на Мартона. Придвинула к себе учебник и сказала: — Завтра первый урок — география. Африка…

Но Мартон уже не был домашним учителем.

— Илонка! — сказал он. — Илонка… Я и стихи пишу.

— Стихи? — глаза Илонки сверкнули, и она тут же забыла про Африку: — Да что вы говорите?

— Прочесть?

— Да.

Девочка оперлась локотком о стол, склонила голову на руку, кончиками тонких пальцев коснулась лба и закрученной над ухом косички.

— Прочтите, — сказала она. И еще раз повторила: — Прочтите.

Мартон колебался. Прочесть «Осенний пейзаж»? Нет! Он хотел быть мужчиной, хотел затмить этого белобрысого здоровяка. И угрюмо начал читать стихотворение «Смерть обманщикам армии».

Илонка отчужденно и испуганно смотрела на мальчика, Улыбка стерлась с лица. Мартон с первых же строк почувствовал, что надо было читать «Осенний пейзаж», что Илонка не слушает его. Дойдя до второй строфы, он только сказал:

— И так далее… Словом, еще одна строфа.

— Я не такого стихотворения ждала, — сказала Илонка.

— И я тоже, — смущенно промямлил Мартон. — Но ведь такие стихи тоже нужны! Подумать только, какое свинство творят эти негодяи!

Этими «негодяями» и «свинством» он окончательно испортил все. Казалось, даже шелковое белое платье возмутилось и громко зашелестело. А девочка вдруг обиженно протянула руку к книжке.

— Итак, Африка!..

Над головой Мартона беспощадно сняли электрические лампочки.

8

А теперь он снова брел по улице Хорански, направляясь к школе. Уже стемнело. Заседание кружка начиналось в половине седьмого.

«Я сам признал, что стихотворение плохое, сам сказал, что некрасивое! Некрасивое! Отказался от него сам тоже. А что же красиво? «Осенний пейзаж»? Или этот семинарист с коровьими глазами?» Мартон протестовал, но чувствовал, что не в этом дело. И в этом, конечно, но не только в этом… Что-то запуталось, а распутать он не может. Илонка красивая, и шелковое платье у нее красивое, и, озаренное закатными облаками (облака тоже красивы!), оно становится чудесно розовым; а обманывать армию некрасиво, и стихотворение звучит грубо. Но что же делать ему, Мартону, когда на свете существует не одна только Илонка, и не только ее белое платье, и не один только золотистый закат, и конфирмация, и гудение органа в церкви, а есть и г-н Фицек, и завтраки, и ужасающе прекрасный запах салями, и мошенники тоже! А разве их комнатушка с мастерской, где они живут ввосьмером, красива? А ржавая железная койка, на которой они спят вдвоем с Пиштой,