Другая музыка нужна - Антал Гидаш

…Чем больше утихал гнев г-на Фицека против настоящих обманщиков армии, тем больше возрастал он у Мартона. Питался он из самых разнообразных источников, прежде всего тем, что называется вообще любовью к родине, затем жалостью к солдатам, отморозившим ноги, и не в меньшей мере сочувствием к отцу, который «страдает ни за что». Это был решительный бунт против несправедливости. Как могут обвинять отца! Ведь он-то, взявшись за работу, понятия не имел, в какой его заманили капкан, а когда попался и понял что к чему, то достопочтенный шеф отдела снабжения задурил ему голову, уверив, будто эти башмаки вовсе не попадут на фронт. (Г-н Фицек сперва-то поверил Шафрану и только под конец стал сомневаться.) Как же можно привлекать к ответственности отца, который работал за гроши? Надо поставить к стенке и вздернуть на виселицу тех богачей-спекулянтов, которые бесстыдно торгуют и отчизной и жизнью ее защитников — солдат.

Однажды ночью, когда дома все уже спали, а на улице бушевал буран, Мартон пристроился у теплой керосиновой лампы и начал писать стихотворение. Мальчику казалось, будто строки ему диктует бушующий снежный вихрь, а рифмы ставят в конце воющие порывы ветра. Отец спал рядом с матерью на кровати, и Мартон то и дело поглядывал на его побледневшее, исхудалое лицо. «Не бойтесь, папа, вы ни в чем не виноваты!..»

Когда стихотворение было готово, Мартон переписал его набело в трех экземплярах на листочках, вырванных из тетрадки. Один экземпляр он решил послать в газету «Пешти хирлап» — пусть напечатают. И тут же представил себе, как возмутится вся страна против настоящих преступников и как поражены будут все: и дома и в школе, да и друзья тоже! Поэт Мартон Фицек — «непреклонный борец за правду»! Отец обнимет его и скажет, плача: «Спасибо, сынок! Теперь мне уж и вправду нечего бояться!»

Мартон послал стихотворение по почте. Это обошлось ему в восемь филлеров. Два — конверт, шесть — марка. «Не беда! — рассудил Мартон. — На это денег жалеть нельзя».

Второй экземпляр он передал председателю кружка самообразования. Третий понес к своим ребятам и прочел им. Всем, кроме Лайоша, стихотворение очень понравилось. «Отошли в газету!» — закричали ребята наперебой. «Я уже отослал», — ответил Мартон. «Дай мне его переписать», — попросил Петер. И крупными буквами переписал все стихотворение на большой лист рисовальной бумаги.

В следующее воскресенье в разделе «Ответ читателям» среди уймы разных сообщений Мартон прочел: «Автору письма под девизом «За правду. М. Ф.» И дальше стояло всего лишь три слова: «Никуда не годится!»

Холодно стало на сердце у Мартона. Он долго разглядывал буквы. Может, он ошибся? Снова прочел от начала до конца весь раздел, набранный крохотными буковками. Вдруг да в редакцию пришло два послания под одинаковым девизом? Но больше такого девиза не было. И тщетно разглядывал Мартон буковки коротышек слов, они упрямо стояли на своем месте и даже выросли в огромное: «НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ».

Во вторник председатель кружка самообразования сообщил Мартону, что Радвани запретил читать его стихотворение. «Почему? — спросил Мартон. — Плохое, что ли?» — «Не-ет, — ответил председатель, — только господин Радвани сказал, что кружок самообразования не занимается политикой». — «А разве обман армии — это политика? А то, что солдаты замерзают на фронте, тоже политика?» Председатель кружка пожал плечами: «Господин Радвани…»

«А я все-таки прочту!..» — решил опять Мартон по дороге в школу. Он весь еще был заряжен энергией утренней гимнастики.

4

По пути он «заскочил на минутку» к Лайошу.

— Ну что, делал гимнастику? — спросил он первым делом, даже не поздоровавшись.

— Нет, — сонно ответил Лайош.

— Мне очень жаль тебя, очень жаль! Ты будешь хилым, никудышным человеком…

— А ты не жалей меня!

— …и никогда не станешь сильным.

— А я и не хочу. Зачем это мне? Поэт должен быть утонченным, а вовсе не грудой бычьих мускулов. В здоровом теле — грубый дух.

— Дурак ты! — крикнул Мартон. Презрение к гимнастике напомнило ему, что Лайош раскритиковал стихотворение об обманщиках армии. — В здоровом теле — здоровый дух!..

— Сам ты дурак! Все какую-то отжившую жвачку жуешь. Эпигон ты, и больше никто! Поэты-модернисты прожигают ночи, пьют абсент, чтобы еще более утончить свою нервную систему.

— А я плевать хотел на твоих поэтов-модернистов!

— А им на тебя наплевать. Ты и вообще-то не имеешь о них понятия. Только одно и долдонишь: Петефи да Петефи!

— Я и Ади[13] знаю.

— Ну и что? Думаешь, одним Ади исчерпывается вся модернистская поэзия? А вот, например, такое стихотворение. Я как раз вчера прочел его:

Безумен бредущий без брата, без друга,

Бесспорно безумен, кто, скорбно блуждая, бежит.

— Что это такое?

— Сам знаешь.

— Знаю. Аллитерация. Ну и что?

— Аллитерация-то аллитерацией. Это каждый четвероклассник знает. Но какая? Такой еще венгерская поэзия не знала. Во-первых, аллитерируют десять слов, И как утонченно, изысканно! Это тебе не «На виселицу королей»[14]. И не твое, сшитое по той же мерке, но уже набившее оскомину «Смерть обманщикам армии!». Довольно кричать в стихах! Вся эта грубость давным-давно устарела. А кроме того, где тут душа?

— Душа? — переспросил Мартон, да так громко и возмущенно, будто крикнул: «Гром и молния!» Но что ответить про душу, он не знал и поэтому перескочил на другое. — Словом, аллитерация! А уж раз есть аллитерация, так, по-твоему, и стихотворение есть! И душа тоже! И красота! И все! Больше ничего и не требуется! На, получай! Это тоже аллитерация! «Балда и баловень, ублюдок брадобрея Балога, злобно брил башку блистательной бритвой!» Это тоже десять слов! Мало тебе? Могу добавить! «Брешет, бранится, брыкается и брюзжит!» Мало тебе? Еще подавай? «Бара-бара-бум-бум»! Вот и ешь! — воскликнул Мартон, чуть не ткнув в живот своего друга.

— Чепуха! — спокойно произнес Балог.

— А без брата, без друга — это не чепуха? У всех есть друзья! Безумен? Это еще положим! Очень даже себе на уме! А зачем так написал? Да затем, чтобы вышло это «бара-бара-бум-бум!». Чтобы «балда и баловень, ублюдок брадобрея Балога» разинул рот и развесил уши. Ведь тут, дружок, не чувства, не мысли дирижируют, а это «бара-бум-бум!». Благодарю покорно! Слабый ты человек! От такого дирижера даже у скрипок разбаливаются животы, у флейт глотку перехватывает, а рояли так и вовсе на трех ножках убегают куда глаза глядят.

— Очень интересно! Поинтересней, чем твое стихотворение.

— Вот как?.. Ну что ж!.. А твой поэт все же слабосильная команда!

— Зато твой Ади силач! Каждый день, наверно, гимнастику делает, — еще поддал жару