Синяя лилия, лилия Блу - Мэгги Стивотер

– Не сходи с ума. Я не виноват.

– Я не сказал, что ты виноват, – произнес Ронан. – Я сказал: вали, блин, отсюда.

Они уставились друг на друга. И это до жути походило на все их предыдущие ссоры, пусть даже на сей раз между ними, свернувшись, лежал неотличимый от Ронана труп, залитый кровью. Ронан просто хотел поорать там, где кто-нибудь мог его услышать. И у Адама лопнуло терпение – не потому что Ронан злился на него, а потому что ему самому надоела привычка считать крик единственным способом показать свое недовольство.

Адам сказал:

– Ну, хватит. Что дальше?

– Пока. Вот что.

– Ладно, – сказал Адам и направился к лестнице. – В следующий раз умирай один.

Вернувшись к себе, Адам долго стоял под душем. В кои-то веки часть мозга, подсчитывавшая, сколько стоит долгий горячий душ, молчала. Он стоял под струей воды, пока та не сделалась чуть теплой. Когда Адам вылез и оделся, до него с запозданием дошло, что Ронан, возможно, был выбит из равновесия самим сном, а не зрелищем собственной смерти. Он погрузился в сон, намереваясь получить доказательства убийства, и проснулся с кровью на руках. Адам знал, что ночные ужасы посещали Ронана, только когда ему снился кошмар. Ронан наверняка знал, что его ожидало, но тем не менее охотно бросился с головой в омут, когда Адам попросил.

Наверное, нужно было убедиться, что Ронан в порядке. Адаму следовало остаться с ним.

Но он сидел дома и думал о том, другом Ронане. О мертвом. Самым странным было, что он уже видел это, стоя в дупле дерева в Кабесуотере, только наоборот. Умирал не Ганси, а Ронан. Значит, видение ошиблось? Или Адам изменил свое будущее? Или то, что он видел, еще не произошло?

В дверь постучали.

Наверное, Ронан. Хотя, конечно, для него было бы очень нетипично первым признать свою ошибку.

Снова раздался стук, уже настойчивей.

Адам осмотрел руки, чтобы убедиться, что на них не осталось крови, и открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

– Ты меня не впустишь? – спросил он.

Тело не повиновалось Адаму; он словно со стороны, с легким удивлением, наблюдал за тем, как отступил на шаг, позволив Роберту Пэрришу войти.

Каким узкоплечим он казался рядом с этим человеком. Только посмотрев внимательно на их лица, можно было догадаться, что они родственники. Тогда становилось ясно, что у Роберта Пэрриша – тонкие красивые губы, как у Адама. И точно такие же светлые волосы, вьющиеся от пыли, и складка меж бровей, которую породила подозрительность. Вообще-то было не так уж сложно понять, что один из них произошел от другого.

Адам забыл, о чем думал до того, как открыл дверь.

– Значит, тут ты живешь, – произнес Роберт Пэрриш.

Он взглянул на убогую полку, самодельную тумбочку, матрас на полу. Адам был еще одним предметом мебели, который стоял на пути.

– Похоже, нам скоро предстоит свидание, – сказал отец.

Он остановился, встав прямо перед Адамом.

– Ты будешь смотреть мне в глаза, когда я говорю с тобой, или будешь разглядывать полку?

Адам продолжал смотреть на полку.

– Ладно. Слушай, я понимаю, что мы поругались, но, по-моему, ты мог бы поставить точку. Твоя мать страшно расстроена, и в день суда все это будет выглядеть просто нелепо.

Адам практически не сомневался, что его отцу нельзя было здесь находиться. Он не помнил всего, что произошло после того, как он подал в суд, но Адам был уверен, что предполагался и судебный запрет. В то время, помнится, он с удовольствием об этом думал, но теперь мысленно назвал себя дураком. Отец избивал его много лет, пока не попался, и удар был более серьезным преступлением, чем нарушение запрета. Адам, конечно, мог позвонить в полицию и сообщить о нарушении; он сомневался, что отца накажут, но взрослая часть его души полагала, что если Роберта Пэрриша возьмут на заметку – это будет уже неплохо.

Впрочем, с полицией он свяжется потом, спустя несколько минут, которые ему еще предстоит пережить…

Адам не хотел, чтобы его ударили.

Это было странное осознание. Не то чтобы Адам успел привыкнуть к побоям. Боль в этом смысле была чем-то удивительным: она всегда действовала. Но в прошлом, живя дома, он привык к самой идее столь близкого насилия. С тех пор, впрочем, прошло достаточно времени, и Адам перестал ожидать боли. Поэтому внезапная возможность побоев казалась еще невыносимее.

Он не хотел, чтобы его ударили.

Он был готов сделать все необходимое, чтобы его не ударили.

Руки у Адама дрожали от предвкушения.

«Кабесуотер не господин тебе», – сказал голос Персефоны.

– Адам, я стараюсь вести себя как приличный человек, но ты очень сильно испытываешь мое терпение, – произнес отец. – По крайней мере, притворись, что ты меня слышал.

– Я слышал, – сказал Адам.

– Ну ты и наглец.

«Если он скандалит, это не значит, что он прав».

Обращаясь к шкафу, Адам произнес:

– Я думаю, тебе лучше уйти.

Он чувствовал себя трусливым и бесхребетным.

– Значит, вот так?

Да, вот так.

– Учти, в зале суда ты будешь выглядеть полным идиотом, Адам, – сказал Роберт Пэрриш. – Люди меня знают. Они знают, что я за человек. Мы с тобой оба понимаем, что это просто жалкая попытка привлечь к себе внимание. И все остальные тоже это поймут. Достаточно только посмотреть на тебя – сразу ясно, что ты за дерьмо. Не думай, что я не в курсе, откуда ветер дует. Ты всюду расхаживаешь с этими богатенькими мразями.

Отчасти Адам находился там, вместе с отцом, но большая – и лучшая – его часть отстранилась. Адам-маг покинул эту комнату. Он шел среди деревьев, проводя рукой по покрытым мхом камням.

– Суд это сразу поймет. И знаешь, что тогда будет? Во всех газетах пропечатают, что ты хотел засадить своего работягу-отца за решетку.

Листья шелестели, близко и покровительственно, прижимались к ушам, сворачивались в кулаках. Они не хотели напугать Адама. Они просто пытались говорить на понятном языке, привлечь его внимание. Кабесуотер был не виноват, что к тому времени, когда Адам заключал сделку, его уже переполнял страх.

– Думаешь, они посмотрят на тебя и увидят бедного избиваемого мальчика? Да ты вообще знаешь, что такое побои? Судья умный человек. Он сразу раскусит вранье. И глазом не моргнет.

Ветви тянулись к Адаму, покровительственно обвивая его, – чаща, повернувшаяся шипами наружу. Раньше Кабесуотер обволакивал сознание, но теперь знал, что надо окружить тело. Адам хотел существовать отдельно – и Кабесуотер прислушался. «Я знаю, ты не такой, как он, – сказал Адам. – Но в моей голове все так перепутано. Я сломан».