Радость моих серых дней - Екатерина Дибривская

– Нет, нет, нет, – я склоняюсь над ней, опускаясь на колени. – Нет, девочка моя! Я не могу потерять тебя, Севиндж. Пожалуйста!

Хочу прижать её к себе, но не решаюсь. Навредить боюсь. Сделать хуже. Беру её тонкую безжизненную руку и не могу нащупать пульс. Глаза застилают слёзы. Чувствую, как меня пытаются поднять чьи-то руки. Забрать от неё. Но я застыл. Не могу уйти. Не могу потерять её. Не могу отпустить её.

– Твою мать, Тихон, – шипит за спиной Руслан. – Ты загораживаешь мне Севиндж. Я должен проверить…

Он снова предпринимает попытку сдвинуть меня с места. Кажется, я переживаю долбанный катарсис. Я не смогу жить дальше. Без неё. Без… нашего сына.

Опускаю взгляд вниз по её телу. Я должен поднять подол платья и посмотреть. Увидеть, насколько всё ужасно.

Стоит мне лишь немного сдвинуться, Витюша оттаскивает меня от её тела. Прижимает к полу. Не даёт подняться.

– Какого хрена ты творишь? – кидаю ему.

– Руслану нужен доступ. Ты в шоке, не понимаешь ничего. – он качает головой на мои попытки освободиться от хватки. – Успокойся, Тихон. Он только посмотрит…

С удивлением смотрю, как Шамицкий деловито ощупывает шею моей жены. Его серьезное лицо озаряется на мгновение.

– Она жива, – выдыхает он, и я рыдаю от облегчения.

Она жива! Но… кровь… ребёнок…

Отталкиваю Витюшу, задираю платье, ощупываю кровавую лужу под её бёдрами. Кровь ещё тёплая, не остыла, значит, она отключилась не так давно. Значит, надежда ещё есть.

Пока мы ждём врачей, я молю Бога, чтобы времени было достаточно. Чтобы они успели спасти мою семью.

Я боюсь потерять её. Я не готов к этому. И никогда не смогу приготовиться. И больше всего я боюсь, что мне придётся выбирать. Потому что, что бы я не обещал Севиндж, я не могу дать ей этого. Не могу позволить умереть ради спасения ребёнка. Я не смогу сделать это. Никогда. И даже знание, что она не простит моего решения, что она возненавидит меня, не имеет для меня никакого значения.

***

Док приезжает первым. Он сразу открывает свой чемоданчик и надевает перчатки, осматривает и ощупывает Севиндж. Делает какие-то уколы. Я не задаю никаких вопросов. Я в некой прострации. Не понимаю, что происходит и где я нахожусь. Я полностью доверяю ему жизнь своей жены и своего ребёнка. И я надеюсь, что не зря.

– Всё не так страшно, как выглядит, Тихон Александрович, – говорит он уверенно, и я выдыхаю.

Витюша усиливает хватку на моём плече. Знает, что если… Плохие новости выведут меня из себя. Вспыхну, как спичка. И сожгу всё вокруг.

– Преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. – говорит Герман Олегович. – Состояние тяжёлое, судя по количеству кровопотери. Хотя тут сложно судить – этот показатель крайне неинформативен. Без детального осмотра. Без узи. Но пациент в норме, есть незначительные травмы родовых путей, но кровотечение вызвано отслойкой. Севиндж потеряла сознание от болевого шока. Стресс от вида крови, опять же. Стресс от условий содержания в плену. От обезвоживания организма. Видите её губы?

Я смотрю на её бледное лицо. Губы в глубоких рваных трещинах. Кровь сочится.

– Ребёнок… тоже в норме, док? – решаюсь спросить я.

– Полное раскрытие, безводный период минимум три часа, преждевременная отслойка плаценты, остановка родовой деятельности… – Он смотрит прямо. – Не хочу давать утешительных прогнозов. Ребёнок страдает от гипоксии.

– Почему мы не едем в клинику, док? – рычу я.

– Я не могу транспортировать её в таком состоянии без бригады, – он разводит руками, – я не Бог. Не могу рисковать так сильно.

– Это здесь, скорее, – слышу голос Шамицкого.

Напряжение в комнате немного спадает с приездом медиков. Один акушер хорошо, а куча профессионалов ещё лучше.

– Кому-то придётся сесть за руль моей машины, – говорит Касьянов. – Я буду следить за состоянием Севиндж и плода. В карете есть то, что необходимо.

– Я могу поехать с вами? – прошу я.

– Нет, места мало. И ещё меньше – времени.

***

Экстренная операция на удивление не длится долго. Я внимательно смотрю на датчики и глажу лицо жены. За ширмой у её живота едва ли не целый консилиум. Я благодарен, что они делают всё возможное, чтобы спасти моего сына.

– Три пятьсот двадцать, – говорит медсестра. – Пятьдесят три сантиметра. Время рождения 13.45, 14 ноября. 3 и 4 по шкале Апгар. Отправляем к неонатологу под наблюдение.

– Поздравляю, – говорит Герман Олегович. – У вас сын. Всё будет нормально. Крепенький.

Медсестра показывает мне мельком свёрток с ребёнком синюшного цвета. Меня пробирает дрожь.

– Это из-за острой гипоксии. Дыхание слабое. Но всё будет хорошо. Учитывая ситуацию, показатели вполне недурные.

– Он не плачет, – говорю врачу. – Это нормально?

– Рефлексы пока не ярко выражены. Из-за кислородного голодания. Главное, он жив. И относительно здоров. Всё остальное пройдёт со временем.

Его уносят в детское отделение, и я снова концентрирую внимание на Севиндж. Вернись ко мне, – умоляю я, пока врачи чистят её и штопают.

– Рубец на матке не является противопоказанием к беременности и естественным родам в будущем, – внезапно говорит акушер.

Смотрю на него, как на идиота. Вряд ли я посмею просить её снова пройти через это.

Хотя…

Я смотрю на её лицо. Если она захочет, я не посмею ей отказать.

Она.

Я открываю глаза и тут же снова их закрываю. Меня ослепляет яркий белый свет. Так и лежу. Тихо. Молча. Привыкаю.

Я не понимаю, где нахожусь. И не помню, что случилось. Не хочу вспоминать. Хочу оставаться в блаженном неведении.

Вокруг столько разных звуков, что это сводит меня с ума.

Я слышу монотонный писк, слышу, как постукивают об оконное стекло жалюзи, слышу скрип ручки по бумаге, слышу стук пальцев по клавиатуре, слышу приглушённые шаги где-то за стеной.

Слышу шаги рядом с собой. Моей руки у локтевого сгиба касаются холодные пальцы. Потом шаги удаляются. Слышу, как дверь открывается и закрывается за спиной этого человека.

Открываю глаза и осматриваюсь. Я в огромной палате на шесть коек. Здесь много разной аппаратуры. В центре помещения – стол с компьютером и папками. На корешке одной из них вижу слово «реанимация».

Сердце ускоряется. Как и писк рядом со мной. Я тяну затёкшую руку и накрываю свой живот. Он не совсем плоский. Но там однозначно больше нет моего ребёнка.

Я обхватываю живот рукой, чувствую резкую боль. С удивлением смотрю на кровь в районе локтевого сгиба и вырванный от резкого движения катетер.