Новая Зона. Принцип добровольности - Светлана Кузнецова

– Мы были похожи. Когда я уходила в холмы, и душа рвалась об оставленных здесь скорбя, – вплывал в голову переливчатый перезвон серебряных и хрустальных колокольчиков (именно так воспринимался через завесу дремы голос Анастасии). – Вспомни, как ты, решающий за всех, боялся, будто я решу за тебя…

– Волшебно. – Ворон приоткрыл веки.

Она обернулась, до этого расставляла тарелки на столе.

– Как вы себя чувствуете, Ворон?

«Снова на „вы“, – отметил он и подумал: – Когда же уже прекратятся эти качели с приближением-отстранением»?

– Не очень хорошо, – ответил он, отмечая более правильное звучание голоса: по-прежнему усталое, но не надсадное и каркающее, как у птицы-побратима.

Она присела на край кровати, перекинула на плечо светлые волосы и тепло улыбнулась.

– Я испугалась за тебя. Думала, потеряю.

«А вот и опять на „ты“, – вздохнул Ворон, – и как его воспринимать сейчас я не знаю. Впрочем, когда это даже обычные женщины не представляли для меня загадки?»

– Польщен, сударыня. – Вести с ней игру в куртуазность было приятно, говорить прямо – еще и полезно. По крайней мере Ворон надеялся на это. – Но не думаю, будто в беспокойстве за меня есть хоть малейший смысл.

Она вздохнула.

– Я надеялась, ты скажешь другое.

– Надежда – крайне глупое и если не откровенно вредное, то явно не полезное чувство, – произнес он. – Надежда – еще те оковы. Только тот, кто ни на что не надеется, полностью свободен.

– Демагог. – Она качнула головой, волосы всколыхнулись пшеничной волной.

– Философ и романтик, – в тон ей ответил Ворон. – Или циник и мизантроп. Это уж как вам больше по вкусу, моя прекрасная госпожа.

– Как известно, циник – это разочаровавшийся романтик, – заметила она.

– Кому известно? – спросил Ворон.

– Всем.

– Значит, никому.

– А имени от тебя я больше не добьюсь? – Она решила не развивать эту тему.

– Анастасия, – откликнулся Ворон. – Так лучше?

Вместо ответа она склонилась к нему. Теплые губы скользнули по его, язык прошелся по зубам, побуждая впустить его, и Ворон решил оказать подобную любезность. Голова тотчас пошла кругом, а слабость навалилась на грудь, но не имела уже никакого значения.

– Какими духами ты пользуешься, Анастасия? – спросил Ворон, когда она отстранилась: через мгновение, а возможно, и через десять тысяч лет.

– Какие еще духи? Ничего не знаю. Пока ты пребывал без сознания, вколола тебе приворотное зелье по старинному прабабушкиному рецепту.

Ворон хмыкнул.

– Я крайне чувствителен к аромату лаванды, хотя и совершенно не распознаю его.

– Буду иметь в виду, но скорее ты неравнодушен к полыни.

– Люблю горьковатые запахи. Только я все равно не понимаю причину твоих предпочтений. Научный интерес?

– Почему ты? – Она рассмеялась.

Ворон кивнул:

– Почему я?..

– Мне кажется, ты сам же и считаешь себя крайне интересной личностью.

– Себе на уме, скорее, – подсказал Ворон.

– Интригующим, – не согласилась она.

– Я? Заинтриговал тебя? Это совершенно уж неприкрытая лесть, – заметил он и продолжил: – Положим, тебя не привлекает нынешнее поколение под двадцать или тридцать.

– Тупые манагеры, путающие Гондурас с Эквадором, а Доминиканскую республику с Ливией, не говоря уж про Боливию. Они могут во всех подробностях пересказать приход к власти императора Палпатина, но не имеют никаких знаний о предпосылках, сражениях и итогах Великой Отечественной войны, – вставила она.

– Виртуалиация мира и уход от реальности, – отчасти согласился с ней Ворон и повел плечом. – Вряд ли я осуждаю. У каждого своя отдушина. Офисный планктон, бегающий в свободное время по лесам в составе эльфийского отряда и возносящий молитвы Эру, для меня всяко приятнее брызжущих слюной фанатиков, верящих в Иисуса, Магомета или золотого тельца. Последние, как правило, ненавидят всех и вся, в том числе и дерьмо, в котором сидят по уши. Они призывают к всеобщему покаянию, переделу границ и утверждают главенство их расы над прочими, и по моим сугубо личностным убеждениям – достойны лишь плевка или кулака в морду.

– Не веришь в Бога? – Странно, но из всего произнесенного она вынесла только это. Ворон даже ощутил обиду: смысл было разливаться соловьем?

Впрочем, безбожие или веру в нечто альтернативное во времена ее юности считали нонсенсом, несмотря на изменение имени прошлого Вседержителя на Коммунизм. Все то же царствие божие на земле, о котором говорили попы у алтарей и икон, ведь, по сути, неотличимо от светлого будущего, обещанного с трибун, стоящих на фоне плакатов с указующим путь вождем.

– Не являюсь адептом ни одной официально признанной религии, – ответил Ворон. – В душу, сознание и разум верю безоговорочно, как и в реинкарнацию. В разного рода божеств… – он пожал плечами, – не уверен, будто верю, хотя и не исключаю их существования. В пророков, святых и идолов – однозначно не верю, как и в то, будто некто подсматривает за каждым шагом любого человека, записывает в книжечку или запоминает и намерен развлекаться судилищами. К слову, то, чем занимаешься ты, тоже далеко от рутины реальной жизни. Каждый спасается тем, чем может.

– Не знаю, возможно, ты и прав. Я подумаю над твоими словами, – то ли сказала просто так, то ли действительно задумалась.

– Однако я никогда не поверю, будто здесь не найдется кто-нибудь тебе под стать, – решил вырулить на прежнюю тему Ворон.

– А ты решился бы лечь с подругой, знающей тебя с детского сада?

Ворон покачал головой:

– Вышние силы упаси!

– Вот и мне как-то стремно.

Словечко ей совершенно не подходило и потому звучало в ее устах умилительно.

– Только у тебя, к сожалению, на меня не стоит, – произнесла Анастасия, и улыбка, растянувшая губы Ворона, исчезла сама собой. – Наверняка думаешь о том, насколько я старше.

Ворон поморщился.

– Как думаешь, мы живем в равноправном обществе? – спросил он.

– Если ты о кухне, детях и… – начала она, презрительно поджимая губы (в ее юности женщине отводилась вполне конкретная роль, так или иначе Анастасии приходилось бороться с мнением знакомых, отстаивать себя, подобное озлобляет, а избавиться от старого комплекса, перерасти его и изжить невероятно сложно).

– Ошибаешься. – Ворон покачал головой. – Мне нет дела до всего этого гендерного сора и домостроя, который лично я считаю омерзительным в отношении обоих партнеров, создающих семью. Я только намекаю на то, что если ты можешь не хотеть становиться хранительницей чьего-нибудь конкретного очага, то я не обязан жить по принципу «даме не отказывают». Ты ведь считаешь себя вправе сказать «нет», не опасаясь обвинений во фригидности. Вот и мне не стоит намекать на проблемы с потенцией.