Сто имен - Сесилия Ахерн

— Давай я сварю кофе, а ты посидишь отдохнешь, — предложила она, ласково отодвигая хозяина в сторону и переходя к шкафчикам поискать кофе.

— Да-да, конечно, — отозвался он, погруженный бог знает в какие воспоминания, и присел в единственное кресло, не заваленное журналами и газетами.

Китти открыла шкаф и увидела полки, забитые книгами, словно это был стеллаж, а не кухонный шкафчик. И в соседнем шкафчике — то же самое. Все забито, ни чашки, ни блюдца, ни крошки пищи. Китти, хмурясь, рылась в поисках кофейника и чашек, но потерпела неудачу. Пытаясь постичь логику Констанс и Боба, она перешла в гостиную, и там заглянула в книжные шкафы — как ни странно, кофейник не обнаружился. Ни логики, ни кружек, лишь книги и книги. Ладно, обойдемся пока без кружек, хоть бы кофейник найти или пусть растворимый кофе, однако из всей посуды имелся в наличии чайник, еще недавно служивший копилкой.

— Боб, — позвала она, и смех замер у нее в горле. — А где вы обычно держите кофе?

— О! — отозвался он так, словно вопрос застал его врасплох. — Мы куда-нибудь ходили выпить кофе, но Тереза вечно что-то пьет, так что где-то у нас что-то есть.

Китти вновь оглядела битком забитую кухню. К холодильнику скотчем приклеен календарь с темами из Камасутры, май — позиция номер пять, «приподнятая миссионерская». Китти открыла дверцу холодильника, но и там было пусто, — обидно, завлекательная картинка на двери сулила что-нибудь интересное.

— Может, Тереза с собой приносит, — рассудила она, озирая пустые полки.

— По вечерам мы пьем вино. — «Мы» — это Боб и призрак в пустом кресле рядом с ним.

Верно, Констанс каждый вечер выпивала по меньшей мере бутылку красного вина, и в данный момент Китти предпочла бы вино, а не кофе.

— Где же вы прячете бутылки? — ласково улыбнулась Китти Бобу.

Он поймал ее улыбку, и его взгляд немного оживился:

— Миссис Садовница складировала их в сарае.

Под светлым вечереющим небом Китти прошла через дворик в сарай, отодвинула засов и вошла внутрь. Пахло землей и сыростью. Она включила свет — яркую до белизны лампу, угрожающе свисавшую с потолка на тонком проводе, — и уставилась на полки. Ряды бутылок красного вина, каждая — в горшке с землей.

— Так они сохраняются в тепле, — пояснил Боб, выступив у нее из-за спины. — Констанс настаивала, что у каждой бутылки должна быть своя колыбелька, и поддерживала здесь температуру не ниже десяти градусов.

— Ну конечно же, — рассмеялась Китти. — А это еще что?

Десятки горшков с воткнутыми в землю палочками, а на палках — листочки с заметками.

— Ее идеи.

Китти недоуменно нахмурилась:

— Я думала, ее идеи там, в каталоге.

— Там — созревшие. А начинались почти все здесь. Это были ее «семечки», как она говорила. Когда ей приходила в голову мысль, она записывала ее и сажала в горшок. Потом, если ей требовались свежие идеи, она приходила сюда и смотрела, не проклюнулись ли ее «семечки».

Китти не сводила с Боба глаз.

— Почему я об этом не знала?

— Потому что, если бы мы об этом проговорились, Констанс угодила бы в сумасшедший дом.

— Можно подумать, у вас тут не сумасшедший дом.

Они заговорщически улыбнулись друг другу.

— Значит, тут может найтись и что-то из этой истории с именами. — Она двигалась вдоль рядов, вчитываясь в поспешно набросанные каракулями слова. Ей отчаянно хотелось соприкоснуться с Констанс, увидеть ее, услышать ее голос.

— Тут ничего не найдешь, раз она перенесла это в каталог. Возможно, история начиналась здесь — одно имя или несколько имен, а может быть, начиналась вовсе не с имени. Но в каталог попадали только проклюнувшиеся идеи. Тут у них ясли.

— Ее малыши, — улыбнулась Китти, скользя глазами по небрежным, кое-как набросанным мыслям, которые попадали сюда прямиком из головы Констанс. Припомнилось пояснение Боба: в каталог она переносила только оформившиеся идеи. Но каким же образом оформилась эта идея с именами? Боже, как мучительно знать, что идея была, но не найти эту идею. Ну же, Констанс, мысленно заклинала Китти, оглядывая напоследок сарай, подай мне знак! Она подождала ответа, но сарай оставался нем.

Китти взяла бутылку вина, подумала, взяла еще одну и вслед за Бобом вернулась домой. Сняла груду альбомов с кресла напротив Боба — с кресла во французском стиле, с узором из металлических золотых листьев. Ей виделось, как Боб и Констанс сидят у жарко пылающего камина, обсуждая теории, и реальные проблемы, и какие удивительные истории можно было бы написать, они спорят, единые в своей любви к необычному, фантастическому и к самому заурядному, повседневному, человеческому.

— Как дела, Боб? — спросила наконец Китти. — Как ты?

Он вздохнул. Тяжелый, сотрясающий вздох, говоривший больше любых слов.

— Две недели. Страшно подумать: две недели! В день похорон я проснулся и сказал себе: я не справлюсь, не смогу пройти через это. Но я справился. Как-то справился. И день прошел, а затем ночь. С тех пор каждый день и каждую ночь я думаю, что не смогу. Каждое мгновение мучительно, мне кажется, оно стоит на месте и не двигается, и никогда не наступит облегчение. И вот пожалуйста: уже две недели. И я все еще бреду. И все еще думаю, что не справлюсь.

Китти слушала его чуть не плача.

— Мне казалось, вместе с ней исчезнет и весь мир. — Он взял из рук Китти бутылку, открыл ее, вонзив штопор, который лежал на журнальном столике вместе с кроссвордом, ручкой и очками. — Но нет, не исчез. Все продолжалось — все продолжается по-прежнему. Порой я выхожу погулять, а потом вижу, что я остановился и стою, а вокруг меня все движется, живет своей жизнью. И я дивлюсь: неужто они ничего не знают? Не знают, какая стряслась беда?

— Я понимаю, — мягко сказала Китти.

— Бывают правильные вдовцы и неправильные. Только и слышишь что о правильных. Какой он молодец, такой сильный, такой решительный, — прошло совсем немного времени, а он уже делает то-то и то-то. Из меня правильный вдовец не выйдет, Китти. Я ничего не хочу делать и храбриться не желаю. Никуда не хочу двигаться и вообще не очень-то хочу оставаться тут один, но ведь об этом нельзя говорить, верно? Нужно высказывать какие-то глубокие мысли, пусть друзья удивляются и рассказывают всем, как вы сильны духом. Сильны! — повторил он, уже не сдерживая слез. — Но я никогда не был таким уж сильным и храбрым, почему на меня такое свалилось, этого я понять не могу. — Боб схватил вторую бутылку, быстро, умело откупорил и передал Китти. — Где у нас бокалы, понятия не имею, — предупредил он и легонько чокнулся с ней бутылкой. — Ну… за что-то там такое.

— За нашу Констанс, — сказала Китти, поднесла бутылку к губам и отпила. Согретое красное вино огненной струей вливалось в горло, но оставляло во рту теплый и сладкий привкус. Китти поспешно отпила еще глоток.