Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век - Александр Эткинд

Маккарти был очень недоволен утверждением Боулена послом в Москве; он не меньше Буллита ненавидел Ялтинские соглашения, ответственность за которые теперь возлагал на Боулена. Либерально настроенные наблюдатели были в ужасе от этих дебатов. Артур Шлезингер писал другу: «Мы тут прошли уже фазу Кафки и вступили в фазу Достоевского». Сам Тейер сравнивал сексуальную инквизицию ФБР, через которую ему довелось пройти, «с гестапо или ГПУ». «При Сталине тебя отправляли в Сибирь, при Гитлере в Дахау, при Маккарти отправляют на Майорку, – шутил он. – Ну что ж, это прогресс» [192]. Но либеральные враги маккартизма тоже не дремали. В 1952-м они обратили обвинения в гомосексуализме против самого Маккарти. Старый холостяк, дававший разные основания для подозрений, срочно женился на своей секретарше. В 1954 году администрация Эйзенхаура наконец справилась с сердитым сенатором, организовав утечку информации о связи между двумя его помощниками, которые к тому же оба уклонились от военной службы. Сенатские слушания, разбиравшиеся в этой истории, транслировались по телевидению, и репутация Маккарти была подорвана навсегда.

В 1943 году Буллит участвовал в выборах на пост мэра его родной Филадельфии от Демократической партии. Дело было безнадежным: соперником был действовавший мэр, республиканцы без перерыва управляли городом с 1884-го, а поддержка Рузвельта не представлялась надежной. Ходили слухи, может и правдивые, что президент сначала одобрил выдвижение Буллита, а потом сказал ответственным товарищам по партии: «Перережьте ему горло». Бывший посол предпринимал и более амбициозные действия. В архиве сохранился подробно разработанный, и от этого немного смешной, план создания Национальной моральной службы, которая занималась бы опросами общественного мнения, а также собирала бы вопросы и пожелания от населения, и на этой научной основе консультировала бы президента по вопросам общественной морали. Проект не подписан, но похоже, Буллит видел себя главой такой службы.

После смерти Рузвельта положение Буллита мало изменилось; его знания и заслуги в международных отношениях так и не были востребованы и признаны. Эйзенхауэр иногда приглашал его на ланч в Белый дом; назначения он так и не получил. В середине 1940-х он возвращается к журналистике и пишет большую серию статей для журнала «Лайф». Закономерным образом она началась с еще одного эссе о «Трагедии Версаля»: ссылаясь на собственный опыт, ветеран военной дипломатии рассказывал читателю, как надо и не надо заканчивать войны. Организация мира – более трудное дело, чем организация войны. Послевоенный период ответствен и короток; если победитель не сумел им воспользоваться, новая война неизбежна. По-прежнему критикуя Вильсона и готовясь к открытой критике Рузвельта, Буллит оставался на позициях анти-изоляционизма, которые тогда считались присущими Демократической партии, и вполне в духе Вильсона выступал против того, что потом назвали политическим реализмом. Международные отношения требуют, чтобы все стороны придерживались некоторого минимума моральных обязательств, поэтому договариваться с диктаторами нельзя: они все равно обманут. В конце больших войн, рассказывал Буллит, наступает период, когда мир готов к переменам, и долг победителя возглавить эти перемены. Действуя во имя мира, победитель обязан опираться на свою силу; именно этого не сумел сделать Вильсон. Мы не можем уйти в отставку из этого мира, формулировал Буллит. Победив в двух войнах, Америка не может умыть руки, как это сделал Понтий Пилат.

Даже и после начала холодной войны, которая во многом была инициирована давними сотрудниками Буллита по Москве, его взгляды все равно казались американцам чересчур агрессивными. В феврале 1946-го Кеннан начал послевоенный поворот в американской политике своей так называемой «длинной телеграммой» из Москвы, где он служил заместителем главы американской миссии. В этом знаменитом послании он излагал их общие взгляды с Буллитом, созревшие почти десять лет назад: «В основе невротического взгляда на мировые дела, который характерен для Кремля, лежит традиционное и инстинктивное чувство незащищенности, свойственное русским людям». Подобное же представление о советском строе, выводящее ужасы сталинизма из вековых особенностей русской истории, организует книгу Буллита «Сам земной шар. Введение в мировые дела», которая вышла в том же 1946-м. Книга начинается с признания совершенно новой ситуации, сложившейся в мире после применения ядерной бомбы. У Буллита не было сомнений, что вскоре секретами такой бомбы овладеет и Советский Союз. Это единственная страна, которую Америка должна бояться, рассказывал Буллит. Он упрекает администрацию Рузвельта в том, что в начале войны она не взяла со Сталина обязательств уважать независимость всех европейских государств. В обмен на ленд-лиз Рузвельт должен был договориться со Сталиным о послевоенном «формировании европейской конфедерации демократических государств» [193]. Снова проводя ключевую для него аналогию между неудачными завершениями двух мировых войн в Версале и в Ялте, Буллит рассказывает о том, что идея Европейской федерации пользовалась поддержкой Черчилля, когда он был премьер-министром, но отклонена Рузвельтом. И он прямо обвиняет Рузвельта в том, что тот устранился от обсуждения польского вопроса, отдав страну Сталину. Вывод печален: мы воевали, говорил Буллит, чтобы не дать Германии доминировать в Европе и Японии доминировать в Азии. Теперь, после всех наших жертв, мы видим перспективу того, что на обоих континентах доминирует Советский Союз [194]. Как и Кеннан в «длинной телеграмме», Буллит подробно рассказывает об империалистических проектах СССР, призывая к вооруженному противостоянию им. Он резко критичен к Организации Объединенных Наций, творению его давнего врага Самнера Уэллеса; Буллит объяснял, что ООН не сможет предотвратить столкновение между великими державами, как не смогла сделать это Лига Наций. Практическая политика персонифицирует идеи, и то, что историку представляется борьбой ценностей или аргументов, в реальном времени оказывается соревнованием индивидов, ставками которых в борьбе идей были их карьеры. Похоже, что Буллит противопоставлял свой проект Единой Европы проекту Самнера Уэллеса, который создавал ООН.

Большая часть книги «Сам земной шар» посвящена общей теме Буллита и Кеннана: историческому анализу отношений между народом и властью в России. Веря в особую склонность русских к подчинению, Буллит выводил ее из монгольского ига, рисуя плавную линию от Чингисхана через Романовых к Сталину. В своей рецензии Николай Тимашев, русский эмигрант и профессор права из Нью-Йорка, справедливо упрекал Буллита в том, что он игнорировал великую традицию сопротивления государству, которую выстроили несколько поколений либеральных и социалистических деятелей. Автор замечательной книги о сталинской культурной политике «Великое отступление», Тимашев призывал уважать традицию культурного сопротивления, которая привела к русским революциям начала ХХ века.

Кеннан и Боулен сделали выдающиеся дипломатические карьеры. После участия в Тегеранской и Ялтинской конференциях в качестве личного переводчика Рузвельта и помощника Хопкинса, Боулен был послом в СССР и Франции, писал речи для Маршалла, а потом еще долго, вплоть до Карибского кризиса, помогал американским президентам вести холодную войну. После своей «длинной телеграммы» Кеннан стал начальником нового Управления политического планирования при Госдепартаменте. Влиятельный советник госсекретаря Маршалла, Кеннан стал архитектором его знаменитого плана, изменившего судьбу послевоенной Европы. Формулируя двойную стратегию «сдерживания» СССР и восстановления Европы, Кеннан повторял давнюю идею Буллита о том, что поддержка некоммунистических левых партий в Европе являлась лучшим противовесом большевизму, а теперь советскому коммунизму. Но в отношении СССР, по которому оба считались специалистами, Буллит и теперь был настроен агрессивнее Кеннана. Он критически относился к идее «сдерживания», а Кеннан, со своей стороны, не вполне поддерживал любимую Буллитом идею единой Европы. Но их взгляды оставались глубоко сходными. Стареющий Буллит оставался не у дел, ссорился с учениками, и Кеннан написал о его позднем периоде так: «Буллит заслужил от своей страны больше, чем она ему дала… Его конец стал горьким и болезненным, что естественно для этого необычно энергичного и необычно фрустрированного человека» [195].