Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

По толпе пролетел изумленный вскрик, и Дарована ахнула. Она уже видела не то, что было раньше: облик деревянного идола растаял, как будто осыпалась вниз скорлупа ореха, и на месте идола оказалась живая женщина с теплыми красками кожи, с блестящими зрячими глазами. У нее было лицо княгини Вжелены, родной матери Дарованы, и весь облик ее дышал здоровьем, силой, бодростью. Это была ее мать, но это была и богиня-мать, которая к каждому из рожденных женщиной обращает тот лик, в котором впервые ему явилась.

Макошь выпустила одну из ручек чаши, что держала перед собой, распрямила руку и указала на озеро. Дарована перевела взгляд: из-под воды вырывался мягкий золотистый свет. Мощные лучи снизу пронзали воду, как будто все дно озера вдруг стало золотым.

Дарована шагнула к озеру, встала над берегом. Сияние быстро усиливалось; оно достигло ослепительного накала, какой уже не могли выдержать глаза, и вдруг белизна его стала прозрачной. И Дарована ясно увидела перед собой огромное пространство синего неба, широкий зеленый луг, гору, и город за стенами на вершине. Однажды она уже видела это – но тогда у стен города черной тучей бушевали велеты, и она бросила Громобою его меч, чтобы помочь ему в битве. Теперь не было ни велетов, ни других живых существ: застывший во всей чистоте и яркости своих красок мир как будто ждал того, кто придет и оживит его. Вначале Дарована смотрела на это видение как будто бы сверху, но чем дольше она рассматривала город, тем выше он вздымался, точно рос, и вот уже его золотые крыши светились из-под самого неба, словно там, за блестящими стенами, живет само солнце. Священное озеро стало для нее огромным окном в другой мир. Уже много поколений люди знали о существовании этого мира и о том, что священное Храм-Озеро есть ворота в него, но увиденное своими глазами подтверждение древних сказаний переворачивало душу.

– Иди, дочь моя! – сказал прямо ей в уши мягкий, добрый женский голос, и Дарована узнавала полузабытый голос матери. – Иди ко мне, я тебе дорогу укажу. Не побоишься, так найдешь своего суженого. Иди!

Ворота города на горе стояли широко открытыми, и дорога к ним начиналась прямо из-под ног Дарованы. Она уже не помнила, что перед ней озеро, она видела город Стрибожин и прямой открытый путь в него. Он давно ждал ее. Еще с тех пор как голосом жрецов впервые потребовал жертвы…

Дарована обернулась и сразу нашла глазами отца. Князь Скородум стоял на шаге впереди других – видно, он хотел подойти к ней, но что-то остановило его. На его лице было совершенно непривычное выражение: явственный страх немедленно и навсегда потерять любимую дочь и вместе с тем ясное осознание важности ее шага, которое не позволяло ему пытаться задержать ее. Она стояла на пути богов, он не смел пересечь этот путь и должен был смирить свои родительские чувства. Острая жалость и любовь к нему пронзили сердце Дарованы: она поняла, что они расстаются, быть может, навсегда, но она не могла вернуться. Громобой ждал ее, чтобы она помогла ему в битве за весну, как уже помогла однажды. Она должна была идти к нему, и четкое осознание важности ее предназначения помогло ей одолеть страх разлуки.

– Ты прости меня, батюшка, – тихо сказала Дарована, но ее голос звонко разнесся по всему святилищу, отразившись от сотен напряженных душ. – Если судьба – я вернусь, а нет – всем пропасть. А ты, ясный сокол, – она глянула на Боримира, и сейчас его изумленное, непривычно растерянное лицо показалось ей даже смешным, – лови! Поймаешь – твоя буду, не поймаешь – и суда нет!

Она шагнула вперед и исчезла. И тут же все, кто собрался в святилище, вдруг увидели в озере зеленую долину и город с раскрытыми воротами на горе; как будто плотная серая пелена воды разом разошлась на две стороны, а потом сомкнулась опять.

Княжны не было над берегом, она исчезла бесследно, только ветер гнал по поверхности Храм-Озера холодные серые волны. Все в святилище были неподвижны: жил и двигался только огонь двух костров. Боримир изумленно смотрел на берег, все еще не веря, что его невеста ускользнула от него в такие края, куда он никак не может за ней последовать, и никаким поединком уже делу не помочь.

А на лице князя Скородума было написано, что он испытывает чувство облечения, несколько неожиданное в эти мгновения. Теперь она в безопасности. Она – среди богов, и там ее не достанут никакие земные беды. Там она встретит своего защитника, более сильного, чем отец, способного оградить ее от всего зла вселенной. Она ушла по дороге своей судьбы, и никому, даже самому дорогому человеку, не придумаешь пожелания лучше, чем следовать своей настоящей судьбе.

Дарована очнулась мгновенно, и ноги ее, казалось, еще помнили усилие последнего шага. Она лежала на земле, на зеленой траве той самой луговины, которую видела сквозь воду озера. Голова немножко кружилась, но она все же села, опираясь одной рукой о траву, и огляделась. Гора и город на ней были впереди, шагах в ста от нее. Нужно было встать и идти, но Дарована не могла собраться с мыслями. Она так давно не видела травы и цветов, что даже простенькая розовая кашка показалась ей каким-то невиданным дивом, совершенно незнакомым, небывалым растением. Как будто не собирала она эту кашку целыми пучками еще в раннем детстве, не пыталась кормить ею своих деревянных кукол – раз цветок зовется кашкой, значит, имеет какое-то отношение к еде, правда ведь? Из этой кашки она потом плела венки, но сейчас вертела в пальцах длинный, ровный, как толстая зеленая нитка, стебелек с чувством открытия.

Наверху было яркое синее небо, высокое и ясное, а не то серое, низкое и хмурое, к которому она привыкла. Собственно говоря, вокруг нее было обычное земное лето, но Дарована настолько отвыкла от него, что сейчас чувствовала себя в новом мире, полном неведомых чудес. Головокружение не проходило, и Дарована не могла понять собственные ощущения: то ли она спит и помнит о том, что все это сон, то ли сама она стала чьим-то сном… Да, именно так. Трава и небо были настоящими, а сама она была лишь тенью, легким облачком, случайно занесенным сюда, и головка розовой кашки казалась плотнее и ярче, чем державшая ее рука…

Но едва опомнившись, Дарована вспомнила о Громобое, и мысль о нем подняла ее на ноги. Он где-то здесь, она же видела его тут, и она пришла сюда, чтобы его найти. Она чувствовала, что он где-то близко. Тот горячий, сильный, деятельный дух, отличавший его, наполнял здесь все – и небо, и траву. В прозрачном светлом воздухе Дароване мерещился свежий запах грозы. Она сбросила на траву свою голубую шубку, которая в этом теплом летнем мире стала не нужна, и пошла к городу. Несмотря на слабость, она все ускоряла шаг: ей было тревожно, не слишком ли много времени она потеряла, рассматривая траву и цветы. Ведь один здешний миг, быть может, вмещает целый земной год.

Ворота были открыты, как будто ждали ее, а внутри все было заполнено золотым сиянием. Площадь за воротами окружали высокие терема из чистого золота. У стен росли высокие, пышные деревья с золотыми стволами и листьями, с ослепительно белыми цветами, и крупные капли росы на цветах горели яркими радужными искрами, как самоцветы. Легкий теплый ветерок качал ветви, и от их движения по золотым стенам домов пробегали розоватые тени. У крылечек блестели хрустальные столбы, причелины были унизаны жемчугом, и все вместе так сияло, что было больно смотреть. Но Дарована только окинула взглядом все это великолепие и пошла через площадь по улице: она ждала чего-либо подобного. О солнечных теремах и в песнях поется, что там на каждом столбе по жемчужинке… Она пришла сюда за другим.