Реформатор после реформ. С. Ю. Витте и российское общество. 1906-1915 годы - Элла Сагинадзе

Колышко так и сделал:

Категорически утверждаю, что никаких портретов ни с кого я не писал и что мой Ишимов сочинен, а не сфотографирован. Если же в нем находят сходство с графом Витте, то разве потому, что эпохи и события, послужившие темой для пьесы, тесно связаны с государственной деятельностью графа Витте и что на сочиненном мною центре пьесы – личности Ишимова не могли так или иначе не отразиться крупнейшие черты этой деятельности. Они бы отразились на моем герое даже в том случае, если бы я не был знаком с графом Витте. Но я имею честь причислять себя к давнишним знакомым графа и потому с тем большей смелостью утверждаю, что Ишимов – не граф Витте и граф Витте – не Ишимов[637].

Аналогичный текст появился и в ряде других изданий[638]. Одна из провинциальных газет иронизировала впоследствии: «Заявление Колышко о том, что он не имел в виду графа Витте, напоминает те приемы провинциальных антрепренеров, которыми они просят учащихся не являться в театр ввиду безнравственности пьесы: лучшая гарантия на полный сбор при благосклонном участии среди публики – родителей и детей одновременно»[639]. Иначе говоря, опровержение привело к нужному эффекту – подогрело интерес публики к пьесе и ее главному герою. По выражению Колышко, «народ повалил “смотреть Витте”»[640].

Глаголин играл не просто крупного государственного деятеля, а именно Витте. Создать «фотографическую» точность портрета опального сановника помогал грим – актер приклеивал знаменитый виттевский нос, рассчитывая на эффект «узнавания». Рецензент Смоленский, критически оценивший его актерскую игру, писал, что «комкать нос в руке – значит не создавать тип, а только подчеркивать чью-то особую примету»[641]. По утверждению Колышко, актер, которому Суворин сделал замечание, что тот чересчур утрирует эту всем известную особенность внешности графа Витте, настаивал: «Вы мне все-таки разрешите за нос хватать. Публике нравится…»[642]

Угадывали зрители и других видных сановников – в этом также помогал грим актеров. Рецензент издания «Театр и искусство», М.А. Вейконе, сообщал: «Фотографические портреты сами лезут в глаза до того откровенно, что для отгадки их не надо и ключа»[643]. Тем не менее были среди публики и те, кто в «большом человеке» видел не только Витте. Так, тот же рецензент журнала «Театр и искусство» писал, что Глаголин в пьесе был загримирован под А.С. Суворина[644]. П.Н. Милюков много позже, откликнувшись на смерть Гучкова в 1930-х годах, соотносил последнего с главным персонажем этого спектакля, ибо «герой», по выражению Милюкова, был «прозрачно загримирован под А.И. Гучкова»[645].

Можно предположить, что в словах Вейконе звучала критика в адрес Глаголина. Рецензент, в частности, писал:

Единственно только этими юбилейно-бенефисными условиями [десятилетие службы Глаголина в Малом театре. – Э.С.] можно объяснить, но не оправдать, желание Глаголина выступить в роли «большого человека». Для государственного деятеля выдающегося дарования ‹…› у Глаголина нет подходящих данных – ни импонирующей внешности, ни обаяния властной натуры крупного калибра, стоящей несколькими головами выше окружающих. В его передаче не было всесильного сановника – был обыкновенный чиновник, примерно так титулярный советник[646].

Актерская игра Глаголина в пьесе вызвала нарекания у ряда театральных критиков[647]. Как свидетельствует его переписка с Сувориным, актер нередко подвергался нападкам рецензентов[648]. Кроме того, сам Колышко признавал, что постановка первого спектакля была довольно слабой[649]. Милюков же, писавший указанную выше статью почти тридцать лет спустя, видимо, перепутал «Большого человека» с другой пьесой Колышко – «Поле брани» (1910), где одним из действующих лиц был герой, списанный с А.И. Гучкова.

Так или иначе, но в Москве и провинции публика ждала увидеть на сцене именно Витте, а не просто сановника высокого ранга. В этом смысле интересны воспоминания П.Г. Баратова. Любопытно, что сам актер не сразу согласился с тем, что герой, которого ему предстояло играть, действительно списан с опального графа:

Из Тифлиса меня пригласили в Москву играть главное действующее лицо в пьесе Колышко «Большой человек». Под этим именем был выведен, как говорили, граф Витте. Пьесу можно скорее назвать политическим памфлетом. Читаю пьесу. Не вижу графа Витте, а просто изображен большой государственный человек, самородок, но Витте ли – не знаю. А тут через несколько дней надо играть! В Москве!.. А надобно сказать, что Москва относилась довольно отрицательно к петербургским артистам.

‹…› Прихожу за несколько дней до спектакля в парикмахерскую и слышу разговор: «Ну, что, Иван Иванович, собираетесь в воскресенье на “Витте”?»

Э, дело плохо, публика ждет «Витте» и разочаровать ее самоубийству подобно. К счастью, мне приходилось 2–3 раза встречаться с графом С.Ю. Витте. Его оригинальная фигура, его характерная походка, его манера держаться – врезались в мою память. И, кроме того, мой большой друг, покойный ныне С.Л. Поляков-Литовцев очень много рассказывал мне о нем. Заказал парик и со страхом ждал первого спектакля. И было чего бояться! Театр был переполнен. «Вся Москва». И самое страшное – актеры, актеры, без конца актеры![650]