Полночные близнецы - Холли Рейс

– Идем, – говорит Олли, и я, прихрамывая, тащусь следом за ним из зала.

Когда мы входим в кабинет, лорд Элленби усаживает меня в свое большое кожаное кресло и наливает еще один стакан горячего пряного напитка. Самсон с усталой улыбкой накрывает мои колени одеялом.

– Я знаю, Ферн, что ты нуждаешься в отдыхе, – говорит лорд Элленби. – Но при той армии трейтре, о которой уже рассказал мне Самсон, у нас, боюсь, не слишком много времени.

– У них есть лидер, или кто-то вроде генерала, – говорю я лорду Элленби. – Золотой трейтре. Как вы думаете, это может быть тот самый…

Лорд Элленби напрягается.

– Возможно, – говорит он. – Возможно, он до сих пор выполняет приказы Мидраута, хотя и прошло много времени.

– Сэр, та коробка, – напоминает Самсон.

– Да-да. Если она так важна для Мидраута, как думает Самсон, он очень скоро попытается ее вернуть. Мы с Самсоном пытались найти способ ее открыть, но безуспешно. Как ты думаешь, сможешь ты еще раз на нее посмотреть?

Лорд Элленби подает мне коробку-головоломку. Я беру ее, провожу руками по черной смоле, украшающей ее, потом переворачиваю и той частью головы, которая болит сильнее всего, «подключаюсь» к разным участкам красного дерева, пытаясь обнаружить инспайров, скрывающихся внутри.

– Что вы надеетесь найти? – спрашивает Олли.

– Какой-нибудь намек на то, что он собирается предпринять дальше, – отвечает лорд Элленби. – Что-нибудь такое, что поможет мне и другим лордам разработать план, чтобы его остановить.

Я качаю головой:

– Мне жаль, но я не знаю… Может, это потому, что я так устала, но я не могу понять, как это открыть. Я не чувствую внутри никаких запоров. Я вообще не думаю, что это коробка-головоломка.

Я встречаю взгляд Самсона, понимая, как это разочарует и расстроит его: мы прошли через слишком многое, и все зря?

– Мне кажется, это просто сплошной кусок дерева.

– Но Мидраут так старался его скрыть, – напоминает Самсон.

Олли наклоняется вперед, на его лице странное выражение.

– Можно мне попробовать?

Лорд Элленби забирает коробку у меня и передает ее моему брату.

Результат следует мгновенно. Олли вскрикивает, когда коробка оказывается в его руках, но он, похоже, не в состоянии ее выпустить. Он падает на пол и содрогается.

– Заберите это у него! – кричу я.

Самсон и лорд Элленби пытаются вырвать у Олли коробку, но они действуют слишком мягко. Я бросаюсь к ним и вцепляюсь в руки брата, чтобы оторвать их от деревяшки. Яростная молния инспайров вырывается из той точки, которой касаются наши руки. Боль в моей голове становится острой, она как будто несется по моим рукам, сплавляя мою ладонь с кистью брата. Перед глазами у меня все темнеет, потом я внезапно вижу нечто совершенно другое. Некий новый мир. Будущее, которое уже приближается. Пустые лица; серые здания; и кровь, кровь везде. Я отрываю коробку – и себя – от Олли, и видение рассеивается. Олли садится, дрожа. Из его ушей сочится кровь.

– Что вы увидели? – спрашивает лорд Элленби.

Олли с пола смотрит на него снизу вверх, его глаза полны слез.

– Все. Все, что Мидраут хочет сотворить с нами, с Аннуном и Итхром.

Я возвращаюсь в кресло. Мое видение – это то же самое, что увидел Олли? Неужели наш Иммрал позволил мне поймать мысли Олли, когда мы с ним соприкоснулись? Я цепенею.

– Расскажите мне, – просит лорд Элленби.

– Не уверен, что у меня найдутся слова. Мне бы хотелось найти способ показать вам это, – отвечает Олли.

– Может, вот так получится? – говорю я, хотя чувствую себя слишком измученной, даже просто думая об этом.

Я протягиваю Олли руку.

– Просто доверься мне на этот раз, – говорю я брату.

Я просовываю одну руку под его локоть и собираюсь с силами перед очередным взрывом молний. По моему кивку Олли глубоко вздыхает, потом хватает коробку. Мне досталась лишь малая толика той боли, которую испытал он, но и этого достаточно. Я не задерживаюсь на образах, всплывающих в моем сознании. Вместо этого я передаю их наружу через плечо и руку, через кончики пальцев, и они превращаются в призраков, движущихся по деревянным панелям стен кабинета лорда Элленби.

Мы видим миллионы людей, одинаково одетых, марширующих под знаменем Мидраута. Все звуки затихают над страной, а потом и над всем миром. Единственный дозволенный шум – тот, которого невозможно избежать. Да и зачем людям голоса, если Мидраут сам говорит им, что́ нужно думать?

Образы на стене меняют очертания, когда коробка-головоломка сообщает нам с Олли о намерениях своего хозяина. На стене появляются величественные сооружения – Букингемский дворец, Эдинбургский замок, собор Святого Павла, – и они разваливаются, сменяясь гигантскими фабриками, где бездумно движутся рабочие, выполняя то единственное, что умеют. Инспайры рисуют детей, потом отрывают их от родителей, отправляют в тренировочные лагеря, где те учатся делать одну-единственную работу, которой им предстоит заниматься всю жизнь. Потом инспайры показывают нам множество лабораторных сосудов, и в каждом из них растет ребенок. Любовь вне закона в мире Мидраута. Она просто ни к чему. Она неэффективна.

Мы видим, как любого, кто выглядит или ведет себя необычно, вытаскивают из его дома. Некоторых вынуждают измениться, их души калечат идеей Мидраута о норме. Если их не удается сломать, их убивают. По улицам несутся алые потоки крови аутсайдеров.

Потом на стенах вспыхивают огромные костры. Книги, картины, музыкальные партитуры летят в них. Единственный вид искусства, нужный в мире Мидраута, – это его собственные скульптурные изображения, стоящие в суровых бездушных храмах и часовнях. Это все, что знает человечество.

Инспайры меняют цвета с красных и медных на холодные синие и зеленовато-голубые, и мы каким-то образом понимаем, что теперь видим Аннун. Здесь знакомый нам яркий и веселый ландшафт трансформировался в пустыню. Маленькие инспайры, застрявшие тут, грустно блуждают, не в состоянии найти хоть какого-то сновидца с остатками воображения, чтобы использовать его. Феи – Андраста, Мерлин, Нимуэ и все остальные – лежат разбитые и бездыханные, а потом рассыпаются в инспайров, из которых были созданы давным-давно. Потом в фокусе оказываются все сновидцы в этом унылом краю. В Аннуне ни у одного из них нет рта, просто гладкая кожа на том месте, где он должен быть. В Итхре им не позволено говорить; в Аннуне они и не могут этого делать.

Инспайры на стенах теперь расщепляются между Аннуном и Итхром. И образ Мидраута заполняет обе части: в Итхре – в виде статуй и портретов, в Аннуне – как бессмертная Фея. Единственная Фея. В Итхре реальный Мидраут купается в роскоши – старый, умирающий человек. Но когда он испускает последний вздох, жизнь в Итхре продолжается так, как он предписывал. Смертный лидер больше уже не нужен, поскольку единственный хозяин, единственная идея, знакомая всем, – это Мидраут. Только он один управляет Аннуном, а потому ему больше не требуется тело в Итхре. Так уж устроен человек: он подчиняется правилам, которые установлены тем, кто превратил себя в единого истинного бога.