Полночные близнецы - Холли Рейс

– Идем, Ферн.

Я позволяю вытащить себя в коридор. Самсон толкает меня в правый проход. Наконец впереди виден конец туннеля. Я протискиваюсь в него и выползаю на земляной пол, радуясь ощущению знакомой субстанции, пусть это всего лишь грязь. Когда мы оказываемся на лужайке у пушек, я направляюсь к тропинке, что приведет нас к тому месту, где ждут Лэм и Олли, – хотя всем телом и всеми мыслями я сосредоточена на золотом трейтре.

– Погоди! – говорит Самсон. – Мальчик, помнишь?

Конечно. Я не могу позволить тому, что мы только что видели, вывести меня из равновесия, – не могу, пока у нас еще есть здесь дело.

Мы снова пробираемся в склады, проходим по уже знакомым коридорам и наконец видим тот, где расположены камеры. Последней горсточкой своих инспайров я отпираю замок и киваю сидящему на полу мальчику, приложив палец к губам. Он вскакивает на ноги, а птичка садится ему на плечо, когда он спешит к нам.

Но тут же замирает, его лицо искажается от ужаса. Потом и я это чувствую. Дверь оживает, она сгущается вокруг меня, пытаясь запереть меня в камере.

– Это он! – шипит Самсон. – Выбирайся!

Он тянет меня, а я тянусь к мальчику, который вцепляется в мою руку. Птица в тревоге подпрыгивает на его плече. Древесина двери пытается пробиться прямо сквозь меня и в одно жуткое мгновение уже начинает взламывать мою грудь.

– Сосредоточься, Ферн, – требует Самсон.

И я закрываю глаза, концентрируясь на инспайрах внутри двери, отталкивая их. Что-то взрывается у меня во лбу, из носа хлещет поток горячей жидкости – но дверь отступает, позволяя мне выскользнуть наружу. Мальчику не так повезло. Я все еще держу его руку, но он теперь застрял внутри двери, и расплавленная древесина течет вокруг него. Его голова и плечи торчат снаружи, но от торса и ниже он в плену. Усики дерева прокалывают его кожу, и он кричит от боли и страха.

Мы с Самсоном бросаемся на дверь. Самсон продолжает тянуть мальчика за исчезающие руки, а я пытаюсь сосредоточить всю оставшуюся у меня энергию на инспайрах внутри древесины, приказывая им отойти. Но Мидраут уже близко, и его приказы куда более могущественны.

– Ферн, прошу! – вскрикивает Самсон.

Все его мускулы напрягаются в попытке освободить мальчика.

– Не могу! – всхлипываю я. – Инспайры не слушаются!

Мальчик уже не может кричать – древесина вынудила его открыть рот и заползла в горло, поглощая его теперь изнутри. Но птица все еще на его плече. Она смотрит на него, смотрит на меня. И вдруг клюет мальчика в ухо – прощальный поцелуй. Потом взлетает и зависает в воздухе передо мной, пытаясь что-то сказать. Я понимаю. Я протягиваю дрожащую руку, и птичка, взмахнув крылышками, снова превращается в инспайра, и я из последних сил швыряю его в текучую древесину.

На секунду дверь просто замирает. Потом, как видео, которое перематывают в обратную сторону, маленький инспайр-птичка начинает свою работу, и древесина выползает обратно изо рта мальчика, спускается от его плеч вниз по телу, и наконец мальчик падает на руки Самсона. Я тоже падаю на пол, полностью истощенная, голова полна пульсирующей боли, перед глазами прыгают черные точки.

– Отлично, а теперь бежим отсюда, – слышу я рычание Самсона.

Он рывком поднимает меня на ноги, мальчик в его руках – как увядший цветок. Я, спотыкаясь, спешу за Самсоном. Стены все еще движутся, живой лабиринт пытается поймать нас в ловушку, но на этот раз Самсон спокоен, и это придает мне сил.

– Думаю, в эту сторону, – говорю я, чувствуя облегчение, когда мы добираемся до какого-то тупика.

Самсон идет впереди туда, куда я показала, и вскоре мы видим пятнышко света – серого дневного света, не искусственной серости сознания Мидраута. Внезапно стены начинают вибрировать еще сильнее.

– Он знает, что мы здесь, – говорит Самсон.

И действительно, проход начинает закрываться. И в то же самое мгновение что-то дергается у меня в желудке.

– Он здесь, – хрипло говорю я.

Мне кажется, что нечто пытается порвать мои голосовые связки – и эта сила настолько больше моей собственной, что она пытается высосать из меня Иммрал. Я падаю, все мои внутренние органы бунтуют. Я дергаюсь в конвульсиях. Самсон не опускается рядом со мной, не спрашивает, что случилось. Он просто перекладывает мальчика на одну руку, а другой подхватывает меня. И с ревом устремляется к закрывающемуся выходу. Но мы не сможем… мы не сможем… мы…

Мы прорвались. Речной бриз омывает мою бедную голову.

Я смотрю через плечо Самсона, когда он бежит к стене и перепрыгивает ее в одном мощном порыве воображения. Я не уверена, но мне кажется, что я вижу фигуру Мидраута в той дыре, из которой мы только что выскочили. И мне кажется, что он тоже видит меня.

Апрель 2001 года

Аплодисменты, что последовали за объявлением, сотрясли стены Тинтагеля. Все было официально: леди Карадок передает бразды правления Сабастьяну Мидрауту. Она возглавляла лондонских танов двадцать лет, и все эти годы отпечатались в морщинах на ее лице и утомленной позе. Уже несколько месяцев бродили слухи о том, что она собирается подать в отставку и что ее место займет Мидраут. Правивший дольше всех глава танов уступает место самому молодому в истории главе танов. Так уместно. Так поэтично.

Уна была одной из тех немногих, кто стоял в глубине зала и не аплодировал. Лайонел печально улыбался. Не то чтобы он рассчитывал на эту должность, нет; он был на несколько лет старше Мидраута, но казался моложе его. Лицо Эллен тоже было омрачено опасениями.

Однако когда Мидраут поднялся на возвышение, чтобы пожать руку леди Карадок, Уна поняла, что аплодисменты в основном исходят от старого полка Мидраута. Остальные держались вежливо, даже как будто обиженно.

Мидраут давно уже дал понять, что, если он займет место руководителя, он начнет кое-какие перемены, и очень многим танам не понравилось, как это звучало. Рееви склонны были к прежнему порядку и опасались того, чтó мог привнести Мидраут. И с венеурами он никогда не был дружен, так что многие из них беспокоились о том, что́ могло бы случиться с их морриганами при его правлении. Ему никогда не нравились эти существа.

Мидраут шагнул вперед, чтобы произнести речь. Он старался держаться скромно, но он еще не обладал достаточным искусством, чтобы угомонить инспайров, что вспыхивали вокруг его тела, сообщая о его радости и торжестве. Уна подготовилась к мощному потоку слов, наполненных силой Иммрала, оградив свое сознание скептицизмом.

И конечно же, как только Мидраут заговорил, атмосфера в зале наполнилась новой энергией. Из неуверенности возникла решительность. Сомнения трансформировались в энтузиазм. Слова Мидраута возбуждали слушателей и подкупали его идеями – идеями единения, усовершенствования и соблюдения древних традиций. Когда Мидраут умолк, даже венеуры искренне приветствовали его. Уна и сама не удержалась от восторженного крика.