Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

Пристав бросил тревожный взгляд на анфиладу, уходящую в темноту, крепче сжал револьвер. Еще при живом Льве Всеволодовиче вещи левого крыла были упакованы на хранение, а жилым оставили только правое. Дом готовили к продаже. Левое крыло казалось еще более опасным и запущенным, под каждым чехлом, под каждым ворохом паутины Бриедису мерещилась засада.

– Сколько займет времени? – буркнул он, кивнув в сторону пресс-камеры.

– Сначала нужно приготовить фотоэмульсию методом Мэддокса, – начал Данилов, двинув по темному коридору, увешанному портретами немецких вельмож из рода его матери, свет оживлял лица, совершенно незнакомые приставу, – для этого растворить желатин на водяной бане, добавить в него азотнокислое серебро, размешать и, помешивая, ввести бромистый калий…

Комната, в которой матушка Гриши изготавливала негативы и проявляла позитивы, прежде была кладовой с простыми выбеленными стенами. Фотолаборатория не нуждалась в окнах, свет был губителен для фотопластинок.

Осветив все углы заброшенной и пыльной проявочной и убедившись, что в ней не засел убийца, Бриедис позволил приступить к делу. Данилов вынул откуда-то из-под стола специальные латунные сосуды с невысокими бортами и красивой чеканкой, засветил красную лампу, поставил на стол деревянный ящичек камеры Аншютца.

Под светом одинокой лампы с багрово-красным стеклом трое склонились над разложенными на столе бутыльками и свертками, в которых содержались необходимые для волшебства фотопроявки химические вещества.

Гриша предупредил, что нельзя торопиться, иначе можно загубить важный материал, и тем не менее первое задание поручил Соне. Та должна была аккуратно вынимать фотопластинки из камеры, сам он занялся реактивами.

Бриедис стиснул зубы, отошел к двери и уселся на деревянный ящик из-под желатина, тяжело опустив локти на колени, а лоб на тыльную сторону ладони, в пальцах которой был все еще зажат «смит-вессон». Становилось душно, пахло терпко и ядовито. Гриша медленно вливал и всыпал что-то в сосуды. Соня насвистывала торжественную «Так говорил Заратустра».

Только через час они смогли получить негатив. А еще через час на протянутых через всю комнату веревках сушились постепенно проявляющиеся на фотобумаге позитивные изображения.

Бриедис насилу держался от желания начать подгонять химиков, работающих тихо и ладно, на что было невыносимо смотреть. Соня с Даниловым понимали друг друга с полуслова. Девушка, которая не должна была разбираться в таком сложном процессе, выполняла указания Гриши, едва тот произносил короткие реплики, как хирург, выполняющий операцию, Соня же казалась опытной сестрой милосердия, с легкостью жонглирующей всеми этими баночками и скляночками.

Чтобы не помереть со скуки, пристав порой поднимался и заглядывал им за плечи, принимался рассматривать сначала негативы, на которых красовались только непонятные черные пятна с вкраплением серого и порой белого. Потом ходил вдоль веревки, на которой прищепками, все равно что белье, за самые краешки были прихвачены будущие фотографии.

Все они сейчас казались копиями одной и той же картинки. Но время шло, и вскоре уже можно было разглядеть очертание идущей вниз скалистой дороги вдоль каменной стены и черного пятна ворот. Фотоэмульсия делала свое дело, и терпеливо ожидающая команда сыщиков наконец смогла увидеть силуэты людей и детали.

– Мы схоронились на камнях кладбища, на самом близком от ворот Синих сосен углу. – Соня говорила шепотом, будто боялась громким голосом помешать проявке фотокарточек. – Я поднялась выше и изображала художника, а Гриша, установив фотоаппарат так, что из-за камней выглядывал лишь объектив, фотографировал. У нас была идея взобраться на каменную стену и взять в объектив сад, лужайку и, может, дом. Но нас бы учуяли собаки. У Тобина два доберман-пинчера. В кадр попал наш знакомый почтальон, какой-то интересный незнакомец, молочница – бедная, ее тележка перевернулась на камнях, когда та возвращалась обратно. Хорошо, молоко все успела снести.

Присев боком на край высокого лабораторного стола и скрестив руки на груди, Бриедис молча слушал ее восторженный шепот, а сам все думал о погибшем от цианистого калия почтовом служащем и о рассказе сестры кухарки Марьи. От усталости не было сил на недовольство, а перегруженный мозг сам выталкивал на поверхность обрывки воспоминаний последней недели.

– Гриша, а те фотокарточки из отсыревшего альбома… – продолжала Соня шепотом, – их тоже ваша матушка делала?

Данилов сливал в раковину остатки фотоэмульсии и чистил ершиком ванночки, чтобы убрать их на хранение. Свет от красной лампы рисовал на его багровом лице черные тени, лицо казалось взрослым и утомленным.

– Я не знаю… – вздохнул он. – Я не могу вспомнить, когда она начала заниматься фотографией. Мне казалось, когда я в гимназии учился.

– Что, если она и раньше занималась фотографированием? И если на секунду предположить…

– Вы хотите сказать, что она одобрила их союз? – обернулся Данилов, отставив сосуд в сторону.

– Я все думала, если три года ваши настоящие родители жили в счастье и покое, о чем говорит тот отсыревший альбом, этому могло способствовать только благословение одного из родителей.

Бриедис покачал головой, все умозаключения Сони были для него как бритвой по сердцу. «Хватит, довольно об этом рассуждать!» – вдруг захотел крикнуть он.

– Три года никто их не трогал. – Данилов призадумался, снимая гуттаперчевые перчатки, говоря об этом теперь просто и без прежних истерик. – Отец мог и не приезжать в Синие сосны, туда могла ездить только матушка. А когда вдруг приехал он, счастливой тайне пришел конец…

Бриедис сжал зубы. Нет, это нужно прекращать, детям придется оставить игру. Нужно сказать, что с этого дня он берет все в свои руки. Перед глазами опять забилась в судорогах черная фигура у ножки стола в присутствии, Арсений теперь видел в этой фигуре Данилова.

Надо их отвадить. Ишь игрушки затеяли. Как сказать? Как? Сейчас в обществе Сони Гришу не узнать. Раньше он был нелюдимый дикарь, а теперь спокойный, делает свое дело исправно. Она дала ему желание жить, вернула лицу краску, в ней он, быть может, наконец обрел семью.

Так пусть же остаются вместе! А взамен Бриедис забирает себе дознание.

Он повернулся к Данилову, чтобы сказать все это, но взгляд его упал на гирлянду развешанных над головой карточек. Они уже стали совсем как настоящие фотографии – обрели четкость и ясность, хоть еще и блестели влагой. На трех из них был запечатлен человек в черной визитке. На четвертой – человек этот проходил, видимо, мимо объектива: в кадр попал его профиль.

– Чтоб… Это же Гурко! – воскликнул в ужасе пристав.

– Кто? – Соня и Данилов тотчас ринулись к нему и встали по обе стороны.

– Мой чертов помощник, штабс-ротмистр… Гурко. Так это он взял мой «смит-вессон», он отравил явившегося с повинной!

– Ведь и правда… он. – Данилов задел локтем какую-то склянку с реактивами.