Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

— Да, да, в парке.

Она вошла в парк сквозь золоченые парадные ворота, подошла к сгорбившемуся на скамье старику, села рядом. Не поднимая головы, не глядя на нее, он кивнул. Затем, сделав усилие над собой — заметное усилие, — начал беседу. Рассказал о судьбе «Жюли Вэрон» в Квинзгифте, как хорошо все складывается. Сара со своей стороны поведала о развитии событий в «Зеленой птице». Соня занялась вплотную новой сотрудницей, Вирджинией. Над кроватью этой Вирджинии висел портрет Вирджинии Вульф, и Соня заставила подругу заменить тезку Ребеккой Уэст. Вмешательство Сони принесло замечательные плоды: Вирджиния подстриглась и сменила блеклые одеяния на кричащий попугайский наряд, схожий с «прикидом» самой Сони.

Стивен улыбнулся, и Сара продолжила развивать тему театра. Рассказала об интенсивной работе над «Детьми сладкой свободы». Она ожидала, что Стивен отреагирует на название, но этого не случилось. Предложила прогуляться, и он кивнул. Встал неестественно, как деревянный, зашагал, как приговоренный на казнь.

— Хочу вас кое о чем спросить, — обратилась к нему Сара.

Тон ее вырвал Стивена из полузабытья, он бросил в нее взгляд, как камень, как будто отбиваясь.

— Польщен доверием, — выдавил он, что можно было перевести и как «Шла бы ты ко всем чертям со своими вопросами».

— Нет-нет, — поспешно заверила его Сара. — Нет, это не обо мне, о вас… Но очень важно для меня. Вы же видите, как у нас с вами складываются отношения, несмотря ни на что, поверх всего, можно сказать…

— Поверх! Не сказал бы, что наши отношения поверхностны. Потому-то я вам и благодарен. Не считайте меня неблагодарным.

— Нет-нет… Вот послушайте… У меня навязчивый сон, что-то вроде этого: вы открываете дверь, которой вроде бы и не было, о которой вы не знали, и видите что-то, подводящее черту.

— Итог?

Они остановились у фонтана, глядя на заросли фуксии сквозь решетку водных струй. Рыбины, русалки, вода, фуксии…

— Премиленькие фуксии, — заметил Стивен. — А у нас никак не приживаются. Вот азалии — совсем другое дело.

— Разные условия, разница в ситуации… Скрытая истина… Итак, вы открыли дверь, и что за нею?

Ответ снова последовал без задержки, легко и свободно:

— За нею обнимаются голые Элизабет и Нора. Наслаждаются друг другом и смеются надо мной. — Она такого ответа не ожидала. Слишком резкая истина. — А что за вашей внезапно открывшейся дверью?

Сара ощутила прилив благодарности, обрадовалась возможности разгрузить душу.

— За моей дверью девочка, малышка. Она с размаху бьет куклу ножницами, из куклы хлещет кровь.

Стивен побледнел. Кивнул.

— И… кто эта кукла?

— Не знаю, но, возможно, младтттий брат.

— Возможно, конечно.

Далее двинулись молча. Лишь однажды он замер от какой-то мысли, оцепенел. Сара мягко подтолкнула его в направлении выхода.

У ворот они расстались. Перед этим Стивен внезапно обнял ее и поцеловал. Холодное, охлаждающее объятие. Отдаляющееся лицо его вдруг покрыла маска, как будто невидимая рука тем же жестом, каким неостывшему еще покойнику закрывают глаза, сдавила его веки и отдернула вниз уголки рта.

Ежедневно с девяти утра до восьми вечера Сара работала в театре, не разграничивая своих обязанностей и задач Мэри, Патрика и Сони. Патрик звонил, сообщал, что болен — нет-нет, ничего серьезного, для беспокойства нет оснований! Вот отдохнет немного… Врал, разумеется. Соня помалкивала, но они строили свои догадки. Он чувствовал себя виноватым за неосуществленные наметки по «Жюли». Что ж, они справлялись и без Патрика. Мэри с Соней навестили провинциальные театры в поисках возможностей для «Зеленой птицы». В Бирмингеме столкнулись с Роджером Стентом. «А, Барбаросса! — воскликнула Соня. — Шныряешь?» Шел «Царь Эдип». — «С-сука!» — прошипел Стент. «Совершенно верно», — охотно согласилась Соня.

— Посчитала это комплиментом, разумеется, — прокомментировала Мэри по телефону.

Сара и Рой много лет сидели за соседними столами, дружно работали из года в год, готовили друг другу кофе, вместе бегали перекусить в кафе через дорогу. Эта дружба без претензий помогала Саре выжить, и, как она полагала, Рой воспринимал их отношения точно так же. Семья его разваливалась, дело шло к разводу, которого он не желал. Жена завела любовника, ребенок страдал.

Конечно же, обо всем этом Рой не мог не думать и в рабочие часы, так же как и ее голову наводняли лихорадочные досужие мысли, блеклые и яркие фантазии. Саре казалось, что она становится кем-то иным. Еще недавно она постыдилась бы тратить время на столь идиотские грезы, ничтожные и презренные. К ней толпой ломились былые любовники, давние и недавние, состоявшиеся и воображаемые, хором и поочередно заверяли ее, что она — наиединственнейшая женщина в их жизни, желаннейшая, дражайшая — и прочая бредятина в том же духе. Сцены эти всегда имели место в чьем-то присутствии. Чаще всего Саре представлялся Билл. Сунуть эту мерзкую рольку Генри она все же стеснялась. Билла заставляла она в отчаянии рвать на себе волосы, сожалея о блаженстве, коего он по глупости своей лишился. Всплывали в памяти замшелые интимные сцены, весьма слабо связанные с реальностью, представлявшие ее романтической героиней, и Саре приходилось дополнительным усилием коррелировать эти фантазии с действительностью. Все эти упражнения требовали значительных затрат внутренней энергии, ибо сознание все время норовило вернуть ее к зеленой юности, которая банальности не терпит.

В то же время Сара не переставала дивиться какой-то сценической частью разума, сколько возможностей она упустила за годы и годы, отказываясь от многого совершенно сознательно по той же причине, по которой отказывалась даже думать о… о ком? Цветы — одиночные, оформленные экстравагантными обертками розы, лилии, орхидеи — продолжали прибывать, но, понимая, что они не от Генри, она об этих цветах забывала. Ее теперешнее состояние заставляло рассматривать прежние отказы и отречения как преступления против собственного несостоявшегося счастья. Год за годом она притягивала мужские взгляды, ее домогались, ухаживали за нею, но она стойко отказывалась от всех знаков внимания… почти от всех. Почти постоянное «нет» ввиду отсутствия внутренней убежденности. Разок-другой снизошла. Насладилась. «Наслаждение»… неплохое слово. «Любовь»? Слово — да, но значение… Слова, слова… «Очарование»? Тоже подходит. Измерение, в котором она растворилась, потерялась. Но не окончательно. Лучше ли ей теперь? Сара заметила, что по мере приближения начала репетиций — и, соответственно, возвращения Генри — печаль давила на нее меньше. Ненамного, но меньше.

Ничто лучше любви не продемонстрирует, сколь разные личности могут уживаться в одном организме. Женщина (пуще того — девушка), обдумывающая свои будущие романы и вспоминающая прошлые, не задумываясь, заклеймит Сару как непроходимую дуру за то, что она удовольствовалась столь малым. Обычная будничная Сара, с которой она надеялась прожить остаток жизни, не захотела бы иметь дела с этой грезящей наяву дурой. Но Саре скорбной, печальной нет дела до других, до сопутствующих и встречных. Она страдает, терпит, мается…