Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг

— Вас совершенно не интересует, почему я вас так упорно преследую.

— Могу предположить…

— Можете предположить цель, но не причину.

Сара ощутила живительное воздействие противостояния полов, подумала: «Почему бы и нет?» — но без особенной убежденности и решимости.

— Лучше всего в жизни мне было с моей мачехой. И я все время пытаюсь испытать такое снова.

— Вам было шесть, а ей двадцать шесть?

— Мне было пятнадцать, а ей сорок.

— Понимаю.

— Нет, не понимаете. Это продолжалось десять лет.

— А потом она состарилась, и вы оставили ее.

— Она умерла. Рак. — Голос его надломился. Крутой ковбой побледнел, превратился в сиротинушку. Сара ахнула.

— Да, Сара Дурхам. Поплачьте.

Подошел автобус. Головой она мотала, чтобы показать, что не может говорить, чтобы не расплакаться, но, он понял это иначе, остался на остановке, разочарованный, не подходящий под разработанный ею для него шаблон.

Если эротические или романтические фантазии могут что — то прояснить о представляемом мужчине, то вполне можно было сделать вывод, что с Генри сложились бы — если бы ей было под сорок, а не… страшно даже сказать, сколько… — прочные, устойчивые отношения. Хорошо это или плохо. Сара сидела за своим столом, не сводя глаз с двоих молодых людей, сезанновских скоморохов, и ей казалось, что печальный Пьеро уже не ее дочь, а Генри. Она перебирала в памяти прошлые связи, уж там продолжительные или нет. В жизни не так уж часты «настоящие» связи, любовные. Вот флирт, вот роман выходного дня, вот… Ну, откровенной пошлятины она не допускала… А вот угарная эротика…. Что же касается убежденности… Генри в этом отношении образец, прямо-таки пышет убежденностью. С чего бы это… Во всяком случае, в несостоявшемся романе с Генри не было бы идиотских закавык, без которых немыслимы отношения с Биллом, не было бы ушата холодной воды на голову и тухлятины во рту. Прядут свою пряжу, ткут свои узоры невидимые пряхи и ткачи, создают воспоминания и привычки, потребности и неприязнь. Месяц назад или около того закончилась «любовь» с Биллом, которую она теперь без кавычек и не мыслила — хотя и неискренне. Любовь, надо признать, до безумия. Но теперь Сара и представить не может, что была такой дурой. Хотя твердо решилась не ненавидеть бедного молодого человека и самое себя. С Генри все иначе. Никакого стыда, когда все закончилось. Воспоминания с элегической улыбкой? Нет, слишком много было боли. Хотя боль, печаль с Генри несовместимы.

Настоящая, серьезная, зрелая любовь. Один из обитателей этого тела, несколько произвольно обозначенного как Сара Дурхам, готов к «доброй» любви. Она пребывала в состоянии девицы на выданье, влюбляющейся в одного за другим. Обнюхались — не подошло, спасибо, забыла, следующий…

Сара представила себе пару лет тридцати-сорока за обеденным столом… в Индии, почему бы и нет… В последние дни британского правления. У Сары хранится фото бабки в кружевном парадном платье с нитями ожерелий на пол-J ной груди. Она усадила эту женщину за один конец длинно* го столаг за другим сидит джентльмен в форме. За обоими стоят индийские слуги в ливреях. Одна из женщин, сидящих за столом, гостья, выпаливает:

«О, Мэбс, ты, кажется, знакома с Реджи? Я встретила его на прошлой неделе в Богнор Реджис».

Взгляды мужа и жены сталкиваются.

«Да, я знакома с Реджи, — отвечает гостье жена. — Мы часто играли в теннис в… позвольте… Это было…»

«В девятьсот двенадцатом», — подсказывает муж таким тоном, что гости насторожённо переглядываются.

Позже в спальне жена стягивает длинную сизую юбку, остается в нижнем белье, ощущает на себе взгляд мужа. Улыбаясь, она поворачивается к нему, видит его лицо. Улыбка гаснет. Десять лет назад… Нет, много больше. Время так летит… она вообразила, что влюбилась в Реджи. Но что-то оказалось не так, как положено, и теперь она толком даже не помнит, что именно. Какая, впрочем, разница, ведь она вовсе и не любила Реджи, и то, что она сейчас здесь с Джеком, лучшее тому доказательство.

Долгую минуту длилась дуэль взглядов мужа и жены, мелькали в их сознании воспоминания того давнего лета, когда он проявил себя более убедительным, нежели исчезнувший Реджи. Муж все еще полностью одет, она в розовой ниноновой исподней тройке, темные волосы якобы небрежно рассыпаны по плечам и груди. Невидимый вдруг Реджи возник рядом с ними в душной жаркой спальне. Но вот правильная супружеская пара общими усилиями выпихнула его за дверь, муж подходит к жене, и объятия его в эту ночь снова убедительны и основательны. Она забывает, что некогда пребывала в состоянии, столь выпукло обрисованном Прустом, когда он терялся перед выбором из хоровода прибрежных дев: на ком остановиться? Андре привлекала внимание, но стала его доверенной додругой, а случайная последовательность психологических заскоков подсунула страдальцу Альбертину.

Что до Сары — дьявольская музыка опрокинула ее в любовь с опасным типом, но ее суть, природа и потребности, ее скрытое предназначение вывело на Генри. И Генри запомнится ей в качестве «настоящего». Да он и был настоящим.

Саре казалось, что Генри — весьма подходящая кандидатура для последней любви. Она йскренне на это надеялась. В памяти Генри ярко запечатлеется необъяснимая страсть к женщине шестидесяти с лишком. Если, конечно, он не примет решение забыть ее умышленно — что было бы вполне понятно. А Эндрю? Вряд ли незримые ткачихи замышляли вплести в ткань ее жизни четкий узор с Эндрю. Что-то жесткое и… какое? — упорное, навязанное волей было в его… в чем? — определенно не в страсти (Сара решила не вспоминать выражение его лица, когда автобус наращивал разделявший их промежуток пространства). В общем, мысли ее не задерживались на Эндрю.

Сара сидела, улыбаясь мыслям о Генри. Улыбка женщины, вспоминавшей об ушедшей любви. Она молила Генри остаться. Она молила оставить ей мысли о Генри, умоляла темные психологические глубины, надвигавшиеся на нее после Генри. После Генри — пустота, провал, пропасть. Чуть продлить пребывание сладкой улыбки…

Но остается еще Стивен. Он на всю жизнь. Однако, она тут улыбается, а бедный Стивен, возможно, сидит сейчас у окна, страдает, не в силах выносить эту жизнь, эту пустыню. Десять вечера. Отужинали. Элизабет и Нора, вполне вероятно, куда — нибудь удалились, где-нибудь уединились.

Она позвонила. Трубку сняла Элизабет.

— О, это вы, я очень рада. Сама собиралась позвонить. Надеюсь, вы одобрите нашу диспозицию. К сожалению, вся труппа в доме не поместится, но отель у нас весьма удобен. Вас, Генри, новую девушку — Стивен весьма ее одобряет — мы примем в доме. И еще комната есть. Может быть, ту леди с фотокамерой? Вас устроит такой вариант?

— Разумеется, мы рады остановиться в вашем уютном доме.

— Не знаю, как дальше все будет, если дойдет до настоящих опер, но вас принять я рада. И Стивена подбодрите. — Последовала пауза, в течение которой Сара ожидала услышать какую-то важную информацию. — Бедный Стивен совсем захирел.