Московское метро. От первых планов до великой стройки сталинизма (1897-1935) - Дитмар Нойтатц

Руководители паспортного отдела московской милиции неоднократно указывали на неправильность подобных интерпретаций. В первые недели после принятия закона о паспортах им приходилось выступать и против излишне рьяных настроений населения: на ряде предприятий среди рабочих и руководства царило мнение, что чистка проведена недостаточно радикально. Имели место «нездоровые тенденции» доносительства на рабочих со стороны коллег или даже родственников как якобы спекулянтов или социально чуждых элементов для того, чтобы выселить их из квартиры и завладеть комнатой.

На Метрострое выдача паспортов началась в феврале 1933 г. Газета «Ударник Метростроя» призвала рабочих устроить облаву на «классово чуждые элементы», которые затесались в их ряды и саботировали строительство, признав одновременно, что лишь часть партийных и комсомольских ячеек на участках проявляли активность в этом направлении. Комиссии-«тройки» были заняты там разоблачением «паразитических элементов, кулаков, воров, мошенников, хулиганов, спекулянтов» и других классовых врагов. При появлении подозрений писали письма в сельсовет родной деревни, чтобы выяснить социальное происхождение вчерашнего крестьянина.

В ходе этих проверок установили, что многие рабочие вообще не имели документов, а картотеки отдела приема на работу находились в хаотическом состоянии. Например, картотека конторы гражданского и промышленного строительства включала 3000 рабочих, тогда как фактически на объекте трудилось 700 рабочих. На 200 из них не имелось свидетельств о социальном происхождении. Еще у 100 не было никаких документов.

Благодаря паспортной системе на Метрострое был все же введен более строгий режим найма рабочих. Лазейка оставалась в виде трехмесячных свидетельств, которые выдавались вновь прибывающим в Москву до окончания операции выдачи паспортов по всей территории Советского Союза и многими использовались для того, чтобы укрыться на строительстве метро. В последующем на истечение срока действия этих документов не обращали внимания.

Когда год спустя, в апреле 1934 г., сотрудник ОГПУ Кузнецов в качестве уполномоченного по кадровым вопросам при руководстве Метростроя взялся за перерегистрацию и проверку всего штатного персонала, он столкнулся с аналогичными сложностями: картотеки были не полны, бумаги находились в беспорядке, надлежащие документы отсутствовали. Вплоть до марта 1934 г. шахты и дистанции принимали рабочих без паспортов и без справки с последнего места работы. В ходе реорганизации кадровой службы, продлившейся 3-4 месяца, были уволены 2 тыс. рабочих, которые не имели паспортов либо были разоблачены как преступники или сбежавшие из ссылки кулаки. Некоторое, точно не известное, число рабочих затаились и избежали тем самым проверки.

Кузнецову удалось в течение 1934 г. установить жесткий контроль над кадровыми делами. Если верить отчетам отделов кадров, то во второй половине 1934 г. у каждого рабочего имелась справка с последнего места работы, паспортные данные рабочих были занесены в персональную картотеку. Рабочих без необходимых документов на стройку больше не принимали. Лишь на отдельных строительных объектах признавали, что система учета рабочей силы все еще оставалась ненадежной.

Трудности вербовки рабочих и проблемы удержать их на более или менее длительное время были прямо обусловлены жилищной проблемой. Дефицит жилья являлся хронической проблемой Советского Союза, которая так и не была удовлетворительно решена. В своих «Шести условиях» от 23 июня 1931 г. Сталин потребовал улучшения жилищных условий рабочих. На практике же в 1930-е гг. они еще ухудшились, хотя исходный уровень и без того был низок. Если в 1912 г. на одного москвича приходилось в среднем 7,4 м2 жилой площади, а в 1920 г. «даже» 9,5 м2 (поскольку в годы Гражданской войны резко сократилось население города), то затем этот показатель постоянно снижался вплоть до 4,1 м2 в 1940 г. (1928: 5,6 м2, 1931: 5,2 м2, 1934: 4,2 м2). Только в 1960-х гг. средняя норма жилплощади в Москве достигла уровня 1912 г. Первый пятилетний план намечал прирост нормы жилплощади на 7%. В действительности же из-за резкого увеличения числа рабочих она снизилась на 25%. Из запланированных на вторую пятилетку (1933-1937) 4,5 млн. кв. м жилья было построено лишь 37,2%. Средняя московская семья проживала обычно в спартанских условиях, располагая комнатой в «коммуналке» (коммунальной квартире).

Небольшим утешением для рабочих служило то обстоятельство, что в результате перераспределения жилого фонда, изъятого у непролетарских элементов, и привилегированного предоставления рабочим новой жилплощади средняя норма обеспечения рабочих жильем по сравнению с 1912 г. несколько увеличилась, поскольку тем самым была лишь слегка сглажена разница между обеспечением жильем рабочих и средней нормой по Москве (1931: 4,1 м2, 1935: 4,3 м2).

Бюджет Моссовета по жилищному строительству был недостаточен, чтобы удовлетворить потребность в жилье, резко обострившуюся из-за массового притока рабочих. Это бремя было взвалено на предприятия, спешно возводившие на окраинах города барачные постройки, которые являлись насмешкой над социалистическим планом застройки города и часто не имели не только газа и электричества, но даже водопровода. В 1935 г. более двух третей жилья в Москве было возведено за счет предприятий и наркоматов отдельных отраслей промышленности. Нередко приезжавшие из провинции обнаруживали на окраинах Москвы поселки из землянок, в которых бывшие крестьяне обитали в привычных деревенских условиях.

Средняя жилплощадь в рабочих слободках на окраинах Москвы составляла в начале 1930-х гг. 2 кв. м на человека, т. е. примерно столько, сколько занимает кровать. В 1934 г. строительство бараков было запрещено, но предприятия находили возможности обойти этот запрет. 35% построенного в 1935-1937 гг. жилья приходилось на «стандартные дома», которые строились на деревянном каркасе, обшитым изнутри и снаружи досками. Промежуток между каркасом и досками заполнялся утеплителем — торфом или стружками. «Стандартные дома» отделывались штукатуркой и выглядели как капитальные сооружения, но в действительности являлись лишь улучшенным типом барака. При этом бараки были еще не худшим пристанищем для приезжих рабочих. В 1933 г., по свидетельству очевидцев, для ночлега часто использовались подвалы с углем, склады или лестничные клетки в подъездах.

Жилищная проблема в Советском Союзе была острее, чем в западных индустриальных странах, поскольку касалась не только низших слоев общества, а затрагивала практически все население. Тем не менее и в английских промышленных городах, например, в 1930-х гг. также сохранялись бараки и поселения типа землянок. Один британский лидер профсоюзов сравнивал свои впечатления от русских «квартир нищеты» с условиями в Великобритании и Испании: трущобы в Лондоне, Эдинбурге, Дублине и во многих испанских городах производили еще более удручающее впечатление: «Если провести сравнение с тамошними условиями, то, полагаю, русские могут утверждать, что их нищета не самая худшая в мире»[87].