Охотники за голосами - Роман Романов

Старичок зашаркал дальше, а Назар как-то весь обмяк, расслабился, моментально опьянел и заплакал пьяной слезой. Павел Ибрагимович потерял сознание.

Великий Чин

Алевтина Семионовна была в том редком состоянии русской женщины, когда под руку лучше не попадаться никому, хоть Голиафу, хоть армейскому спецназу. Дети тихо сидели в своей комнате, соседи за тонкими панельными стенами старались ходить на цыпочках, и все убавили звук у своих телевизоров. Одному Павлу Ибрагимовичу некуда было скрыться, поскольку, открыв глаза, он сообразил, что находится дома, в трусах и носках, в своей постели. И бежать ему некуда, за окном поздний вечер, а причина русского женского бунта на семейном корабле – он сам.

Жена, энергично убирая его разбросанные по всей комнате шмотки, удивлялась, как она его не заметила из кухни и как можно было так нажраться. Ее гипотеза относительно благоверного была проста, надежна и убойна как автомат Калашникова. Он (Павел Ибрагимович), второй месяц не приносит полную зарплату, домой ничего не покупает, с ней почти не разговаривает, на работу уходит рано, приходит пьяный, да еще переписывается «эсэмэсками» с какой-то «небесной канцелярией» (наверняка, по версии жены, с секретаршей из Первой приемной или Финуправления). Вывод о тайной любовнице очевиден, а она, загубившая ради его карьеры и детей себя «всю-превсю» без остатка жизнь, оказалась «полной дурой», что верила такому подлецу, искусно изображавшему из себя добропорядочного чиновника и семьянина. Она это так не оставит и мало ему не покажется, в союзе с тещей она устроит ему веселую жизнь и обязательно закатит сцену прямо у него на работе, пусть, мол, все знают, с кем они работают.

– Как ты могла такое подумать! – произнес Павел Ибрагимович больным голосом классическую фразу, прекрасно понимая, что крыть ему нечем и что это как раз тот случай, когда приходится получать действительно на пустом месте, за себя и за того парня.

– А что я должна была подумать?! – не менее хрестоматийно и артистично сказала Алевтина Семионовна, и добавила: – Подлец, кто такая «Небесная канцелярия»?!

Во втором часу ночи, выскользнув из постели с еле-еле успокоенной народным мужским приемом и счастливо посапывающей женой, Павел Ибрагимович решительно направился на кухню. Авдий уже ждал его и, как обычно, не теряя времени начал отвечать на вопросы:

– Да, это тебе я налил кефир, садись. Да, это был Лукавый, собственной персоной. Он знает, что ты пишешь в своем компьютере. Да, я тоже знаю, но это не мое дело, и нашего контракта не касается. Да, многое из его слов – правда, но из маленьких правд он собирает большую ложь. Нет, никто не сделает тебе плохо, если ты сам того не пожелаешь. Да, я буду рядом. Нет, после меня ты можешь стать вновь никому не интересным, а можешь пойти к Отцу Ионе. Нет, создание новой партии чиновников – не обязательно сатанинское дело, но признаться, чертовски скользкое в данный момент истории. Я не обязан отвечать тебе на вопрос, с какой целью я все это заварил. Цель одна, ты же помнишь историю, а конкретная ситуация в тысячелетиях, время и место – это мое дело.

Авдий замолчал. Павел Ибрагимович, так и не издав ни звука, замолчал еще собраннее. Он залпом выпил свой стакан кефира и впервые в жизни не заумно, но очень умно и понятно высказал свою мысль, чему сам был удивлен до глубины души:

– Становясь на путь, который я считаю справедливым и добрым для всех других и для страны, вольно или не вольно я попадаю зону интересов добра или зла, точнее их обоих, и тогда я становлюсь игроком, раскрываюсь и подставляюсь, и тогда я должен начать свою войну или игру…

– Так… – медленно кивнул Авдий

– Но я не могу стать игроком в этой шахматной партии, поскольку должен выполнять распоряжения того, кто выше, и следить, как исполняют дела те, кто ниже. Я не могу оценивать эти распоряжения и не могу давать распоряжения сам, значит, я не могу быть игроком на доске добра и зла, хаоса и космоса, жизни и вечной жизни.

– Так…

– А если я все-таки начинаю сопоставлять работу со своим представлением о добре и зле, я ломаю систему?

– Примерно так. Сам выбор блага для людей, а не для тебя самого, не важно, что ты посчитаешь благом, выбивает тебя из системы. И ты уходишь в другую жизнь, либо тебя уходят и это нормально, поскольку созданный Великим Чином Аппарат вне добра и зла. Более того, ты можешь глубоко ошибаться в оценке замысла и решений Аппарата, не владея всей информацией и вообще, не будучи Богом.

– Авдий, но ведь сам Аппарат тогда – благо и добро!

– Нет, всего лишь оригинальное выполнение технического задания Господа, и все. Когда во главе Аппарата деспот, когда Аппарату ставят задачи политики (или думают, что ставят), когда из Аппарата выходят Игроки, то жизнь людей меняется. Аппарат обладает своей логикой, своим коллективным бессознательным, но это всего лишь форма, берега для реки, остов или предохранитель для чьей-то воли. На него вообще, согласно первым инструкциям Чина, никто не должен обращать внимания, это у вас тут все наоборот…

– Авдий, но ведь люди страдают именно от чиновников, от аппарата, от волокиты!

Авдий впервые показался немного обиженным. Он посмотрел в глаза Павлу Ибрагимовичу и сказал:

– Ты чего, совсем тупой? Мы третий месяц с тобой смотрим на этих людей, ты видишь их суть и внутренности. Они ничем не лучше чиновников, только хуже, потому что их не сдерживает страх возможной, а на самом деле неизбежной ответственности за каждое свое публичное слово, за каждый рубль, за каждую подпись. Тебе-то зачем верить Подмышкину? Петрович достоин чистого и светлого подъезда? Бломберг достоин славы патриота-государственника и мецената? Ваш местный вечно пьяный сценарист с пьесой «Государев муж и сорок поэтов», которая хуже сериалов, достоин литературной славы и новой квартиры в Год работников Культуры? Тщеславный до безобразия и одиночества Подмышкин достоин возглавлять региональное отделение оппозиционной партии? С точки зрения Аппарата и логики самосохранения общества – да, все они достойны, а с точки зрения блага, добра, Божьего суда и нравственных страданий – большой вопрос, большой вопрос, причем не мой…

И потом, нет ничего страшнее на земле, чем люди лишенные страданий, соответственно – со-страдания, а значит, любви. Без страданий вы – племя зомби, толпа наркоманов или скопище биологических роботов.

Павел Ибрагимович переваривал услышанное, и невольно в цепочке своих мыслей вышел на Чина:

– Так из-за этого Чин отказался от бонусов по контракту и ушел в отшельники?

– Сам спроси…

– ???

– Я же тебе обещал, ну, поверни голову…

Вместо стены и окна позади себя Павел Ибрагимович увидел мрачный свод пещеры, которая, по идее, висела на уровне одиннадцатого этажа многоэтажного панельного дома. «Голограмма, что ли, или спецэффекты какие?» – подумал современный российский чиновник. Он оперся на то место, где должна быть стена его кухни, и грохнулся на каменный пол. Во время полета он успел перепугаться, а когда приземлился, почувствовал холодную каменную крошку на губах и тупую боль в колене. Подняв голову, Павел Ибрагимович увидел каменное креслице, в котором, подобрав ноги, сидел Чин. «Надо же, я таким его и представлял из рассказа Авдия», – пробежала мысль в голове, напрочь заслонив собой недуомение по поводу одиннадцатого этажа и необъяснимости происходящего.