Без лица - Хари Кунзру

Лили тоже пытается выбрать — из пяти пар биноклей, предложенных ей для того, чтобы наблюдать за скачками. Когда она берег один, его обладатель удовлетворенно обмякает, а потерпевшие крах соперники пытаются скрыть разочарование, бросая завистливые взгляды на победителя и его исключительное оборудование. Гул предвкушения поднимается из суетливой большой ложи, прокатывается по более дешевым трибунам для местных жителей, набирая громкость и мощь. Букмекеры заключают последние безумные сделки, чайные киоски обезлюдели — все пробираются к барьерам, чтобы посмотреть старт. Бобби располагается между Лили и дорожкой, парой рядов ниже, — так, чтобы она непременно сфокусировала внимание на нем.

Когда лошади гремят по пыльной стартовой прямой, он знает, что одержал победу. Лили опускает бинокль и упирается взглядом прямо в него. Он приподнимает шляпу и смотрит в ответ, не обращая никакого внимания на забег. Какое-то время она стоически игнорирует его, но, когда Озорница с трудом приходит четвертой, Лили, похоже, принимает решение что-нибудь сделать с хитроумным поклонником. Дернув головой по направлению к бару для членов клуба, она умело освобождается от ухажеров, которые обмахиваются программками и кричат друг на друга, на мгновение отвлеченные спортом. Бобби следует за ней, и сердце его грохочет от предвкушения. Вместо того чтобы войти в бар, она ведет его мимо дверей, за большую кухонную палатку. Как только они скрываются от взглядов окружающих, она в бешенстве оборачивается к нему:

— Так, ты! Ты вообще соображаешь, что делаешь?

Бобби заучил приветственную речь о безмятежной лучезарности рассвета, с коим Лили так несомненно схожа. Сердитое выражение ее лица не сбивает его с пути, он упрямо вступает, обращаясь к ней «сердце мое» и заламывая руки в знак искренности намерений.

— Заткнись! — рявкает она. — Ты решил, что я дам тебе денег?

Бобби в замешательстве.

— Денег?

— Послушай, я знаю, что ты такое. Ты считаешь себя неплохим парнем, но я вижу тебя насквозь. Я знаю людей в этом городе, и, что бы ты там ни трепал, я не позволю тебе причинять мне вред.

— Вред — тебе? Почему я должен причинять тебе вред? Я тебя люблю.

Теперь ее очередь выглядеть растерянной.

— Черт побери, что ты несешь? Я же сказала, я знаю людей, и тебе может не поздоровиться, если…

— Правда. Я люблю тебя, Лили. Ты самая красивая женщина из всех, кого я…

— Только не начинай эту чепуху. Что ж, мы с тобой одинаковы, я и ты. И что с того? Это означает только одно: ты понимаешь, что мне пришлось сделать для того, чтобы попасть сюда. Так имей в виду: я не позволю тебе снова стянуть меня вниз. Я туда не вернусь. Оставь меня в покое! Поворачивайся и уходи.

Бобби действительно растерян. Она говорит, что… Она не может!.. Не может быть.

— Но я люблю тебя, — снова говорит он. Это кажется ему безопасной точкой отсчета. По крайней мере, он в этом уверен. Чувствуя, что образовалось некое пространство, которое можно заполнить, он для разнообразия пробует «Я тебя обожаю». Затем — «Правда, правда», которое звучит как-то слабовато. Затем он замолкает.

Ухватившись за одну из веревок, расчаливающих палатку, Лили Пэрри хохочет, булькая, как водосток.

— Давай, — произносит она, давясь смехом, — повтори еще раз.

— Я люблю тебя, — повторяет Бобби, неожиданно оробев.

— Ты меня любишь? Душенька, ты меня любишь?

Может быть, ситуация меняется в его пользу? Бобби раскрывает объятия.

— Ой, только не подходи ко мне, солдатик. Ты меня любишь? Господи, бедняга ты эдакий. Бедный маленький полукровка. Ты ничего не понимаешь, а?

— Понимаю! — неубедительно протестует Бобби.

Полукровка? Минуточку. Что она имеет в виду?

— Ой, только не волнуйся, — говорит она, видя его выражение лица. — Ты очень хорошо держишься. Очень убедительно. Ты можешь надуть их, — взмах рукой в сторону большой ложи, — но я-то другая.

Она копается в сумочке в поисках сигареты и закуривает.

— Ты на самом деле не знаешь, да? Вот это да. Ты пришел за мной. Как будто мне есть что тебе дать. Все это очень мило, я уверена в этом, но чего ты добиваешься, а? Ну же, мне ты можешь все рассказать.

Она смотрит на него со странной прямотой. Когда она говорит, ее голос, ее отрывистое английское произношение, так похожее на его собственное, меняются, скользят, утончаются, теплеют. Северный холод и бледность исчезают.

— Ничего, — говорит Бобби, все еще пытаясь цепляться за свой сценарий. — Я ничего не добиваюсь.

Внезапно ее лицо закрывается. Когда она начинает говорить, ее идеальный голос возвращается на место, и снова перед ним Лили Пэрри, самая знаменитая юная леди Бомбея.

— Беги отсюда, мальчик, — говорит она. — Давай. Отваливай и не возвращайся. Если я тебя снова увижу, здесь или где-то еще, я скажу им про тебя. Они посадят тебя в тюрьму. Никто не любит ниггеров, играющих в белых людей.

Еще мгновение он колеблется, слепо нашаривая какую-нибудь фразу, которая улучшила бы положение дел. Сказать нечего. Удрученный, разрушенный, он приподнимает шляпу и уходит.

— Эй!

На звук ее голоса он оборачивается:

— Что?

— Не делай так головой. Это сразу тебя выдает. Два главных правила: никогда не качать головой и никогда не сидеть на корточках, если тебя хоть кто-нибудь может заметить. Хорошо?

Бобби кивает, безмолвно благодаря, и уходит, оставляя прекрасную Лили Пэрри докуривать свою сигарету — докуривать до самого конца.

________________

Уходя с бегов, Бобби пытается убедить себя в том, что Лили Пэрри никогда не существовало. С каждым шагом он хоронит ее еще глубже. Он полон решимости; рука, толкающая ее внешность с поверхности памяти. На следующий день, когда носильщик Гулаб Миян спрашивает о красивой мэм-сахиб, Бобби набрасывается на него и клянется, что перережет глотку ублюдку, если он еще хоть раз о ней заговорит. Гулаб Миян нервно кивает, но за спиной Бобби делает в его сторону непристойный жест. Позднее, в лавке тодди, куда он ходит после работы, Гулаб рассказывает своим собутыльникам, как Принц-Детка-Красавчик наконец-то получил отлуп и как он всегда говорил этому парню, что время придет, потому что Господь этого хочет.

Бобби не думает о Господе. Он думает о других вещах. Ему очень нужны деньги, поэтому он идет навестить миссис Перейру. Мэйбл впускает его, выражая мучнисто-белым лицом неприкрытое удовольствие. Суета, суета. Здравствуй, Бобби, как ты, Бобби, давно не виделись. Ее мать в гостиной, погружена в продавленное кресло и обрезает загрубевшую кожу на ступнях. Когда он входит, она перестает расковыривать ноги и машет, чтобы он садился.

— Ну что, ты очень хорошо выглядишь, я смотрю. Давненько сюда не заходил.

— Давно.