Не гореть! - Марина Светлая

Ребята подтянулись к столу. Все еще растерянные, но чуть менее убитые, чем с утра.

— Мы сейчас провожаем старую жизнь или встречаем новую? — спросил Грищенко.

— Как нравится, Лёха! — отозвался почти бывший командир и опрокинул в себя водку. — Черт, надо в морозилку сунуть. Юр, ты картофана на роту начистил. Жене, нахрен, повезешь.

— Да ладно, впрок пойдет, — усмехнулся Юрка. — Я в армии на кухне дежурить любил. Видишь, сноровка.

— Вам лишь бы пожрать, — хохотнул Колтовой. — Вот у моей тетки вечно на кухне людей не хватает, на лето зашлем тебя, Юрец, в родное село, будешь там ей туристов обрабатывать.

— Иди ты!

— А где тетка-то? — вяло поинтересовался Жорка. Глаза его начали мутнеть, не иначе от унюханного алкоголя. Выпить-то толком и не успели.

— Да полчаса от Буковели, — разглагольствовал Гена. — Красота. Зимой лыжи, летом — походы. Не жизнь — сказка. Она там пару коттеджей сдает и питание организовывает для туристов.

— Ща я вам питание организую! — рассмеялся Юра, ставя кастрюлю с дымящимся картофельным пюре посреди стола. — Чай не барева, по тарелкам раскидаете сами?

Этот их то ли завтрак, то ли обед затянулся. И непонятно было — празднуют или горе заливают. Просидели до глубокого послеобедья, и если Юрка, Лёха и Генка были в состоянии сами уйти домой, то Жорик себя переоценил, заснув сидя прямо на кухонном диване после второй рюмки. Попытки его реанимировать ни к чему не привели.

— Мало нам одного трупа, второе тело тебе организовали, — пьяно и не к месту похохатывал Колтовой.

— Очнется — свалит, — махнул рукой Денис.

Выпроводив мужиков, он вернул кухне первоначальный вид и свалил сам. В комнату. Но спать откровенно не получалось. Он проваливался в короткую, тяжелую дремоту и снова открывал глаза, отмечая, как с каждым разом за окном становится все темнее. Сумерки затапливали комнату. В их полумраке зыбкость его положения представала особенно реальной.

Впервые Денис не знал, что ему делать дальше. Уход из части был единственно верным решением, но о другой работе не думалось. Да и что он еще умеет? Переучиваться — не хочет. И всегда есть надежда на спонтанность, не единожды выручавшую его.

Под вялый рассудифилис о туманном будущем он бесцельно рассматривал тени, блуждающие по потолку от ветвей деревьев, прислушивался, как топчется по квартире Жорка. Ржал с себя, когда под нетрезвое ворчание, раздающее с кухни, родилась нелепая мысль о том, что приходится ночевать с Каланчой в то время, когда хочется с Олькой. Засыпал и снова открывал глаза, взглядывал на телефон, мрачно отмечая, что прошло не больше получаса.

Из очередного забытья его вывел звонок, неожиданный и громкий в тишине. Набор цифр, высветившихся на экране телефона, ничего Басаргину не объяснил.

— Слушаю, — сонно проговорил он в трубку, не ожидая ничего интересного. И без того слишком много интересного за одни сутки.

— Это Басаргин Денис Викторович? — отозвалась мужским голосом трубка.

— Он самый.

— Сержант Жданов. Я по поводу вчерашнего инцидента звоню.

Сон, и без того рваный, слетел, и Денис резко сел на кровати.

— Что там? — спросил он глухо, потирая глаза.

— Антонов пришел в себя. Врачи говорят, у него передоз приключился. Заявление писать не будут. Так что, выдыхайте. Я посчитал необходимым сообщить.

Денис некоторое время молчал. Надо бы радоваться, что душегубом не стал, а вместо этого думалось о девочке. Что ее ждет в таком семействе…

— Твоя работа? — заговорил он, отгоняя чертовы мысли.

— Немножко, — в интонации сержантика слышалась улыбка. И чуточку гордость. — Но они сами напросились. Им еще грести и грести, так хоть вас не тронут.

— Спасибо. Тебя мама с папой как назвали, сержант Жданов?

— Толиком.

— Не гореть тебе, Толик!

— Я не знаю, как у вас отвечают, — рассмеялся Жданов и, немного смущаясь, добавил: — Потому и вам удачи, Денис Викторович.

— Ты представляешь, этот придурок Басаргин человека убил!

Оля хапанула ртом воздух, но того ей попросту не хватило. Так, бездыханная, и замерла, глядя на Машку, и ничего не видя перед собой — мир заволакивало черным.

— Короче, просто капец! — продолжала вещать пышущая праведным гневом Голубева. — Вот так живешь с кем-то рядом, общаешься. А он бац! И такое! Ну прикинь урод, а?!

— Кто? — с трудом выдавила из себя Надёжкина, пытаясь отогнать морок. Может быть, послышалось? Может быть, что-то не так поняла. Невозможно же, чтобы так!

— Так Басаргин, я ж говорю! — махнула ей Машка. — Прямо на вызове, Олька! Сам поехал ребенка спасать, а сам его отца из окна, говорят, выкинул, представляешь?

Не представляла. Чушь какая-то!

Он — не мог.

Она видела его на пожаре.

Он — не мог.

И Олька бы и рада это объяснить бестолковой Голубевой, но и слова из себя выдавить не получалось. Да она и не пыталась. Только смотрела на Машку во все глаза, видела, как та все говорила и говорила, открывая и закрывая рот, а внутри нее полыхало осознание случившейся непоправимой трагедии, и от этого, кажется, она уже почти ничего не слышала, каждую секунду борясь с наступающей на горло дурнотой.

— На него дело откроют, — беспощадно и уперто, нависая над Олей, рассказывала Маша, сверкая глазами, полными злости. Когда-то Ольке казалось, что Голубева красивая и вообще красивее других девчонок в части. А сейчас ей рядом с ней становилось все хуже, будто это Машка перекрывала ей кислород. — И правильно, я считаю, хоть потреплют, поделом. Правда, скорее всего, на тормозах спустят, там менты тоже постарались, но ты этих мудаков знаешь, те еще отморозки. Да и родители у Басаргина — батя ж главный экономист какого-то завода. При бабле, при связях. Точно отмажут. А мы с ним общались столько лет, Олька!

— Мы общались с человеком, который тебя, Маш, в прошлом году за твои косяки с журналами Пирожку не сдал. И еще и денег одалживал пару раз, — скрипучим голосом проговорила Оля, глядя на собственные пальцы, чтобы не смотреть в подружкино лицо, в котором не было ни капли доброты. Пальцы подрагивали. Она перехватила запястье и поняла, что почти уже плачет.

— Ну так то бытовуха! — возмутилась Машка. — А тут криминал! Его Пирогов в тот же день снял с должности. Грозил, что еще и добьется, чтоб звания лишили. Теперь фигушки он куда устроится.

— Курица ты, Голубева, — раздалось от двери, когда она замолчала.

Оля вздрогнула. Обернула голову к порогу. Каланча. Самый здоровенный в бригаде, тот, у которого мышечная масса вместо серого вещества в мозгу. Олины глаза, огромные, светлые, сейчас — зияющий черными дырами космос, а не глаза — уперлись в Жорика, и она снова хапанула воздух.