Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество - Трумен Капоте

В моей кладовке было два витражных окошка, и оба выходили в уборную; свет, проходя сквозь окошки, рисовал на стенах узоры из розовых, янтарных и зеленых ромбиков. Кое-где витражи облупились или выцвели: прижавшись глазом к такой дырке, можно было разглядеть посетителей уборной. И вот я сидел в кладовке и размышлял о вражеском успехе, как вдруг послышались шаги: миссис Мэри Тейлор Уилрайт замерла перед зеркалом, напудрила лицо, нарумянила свои древние щеки и, окинув себя придирчивым взглядом, объявила:

– Чудесно выглядишь, Мэри! Сама себя не похвалишь – никто не похвалит.

Всем известно, что женщины живут дольше мужчин; быть может, сил им придает необычайное тщеславие? Так или иначе, миссис Уилрайт подняла мне настроение, и, когда кто-то от души затряс колокольчиком, приглашая всех к столу, я решил выйти из убежища и попировать в свое удовольствие, а на Одда Гендерсона внимания не обращать.

В эту самую минуту вновь послышались шаги. В уборную вошел он – и вид у него, надо отметить, был куда более веселый, чем обычно. Прямо павлин! Насвистывая, он расстегнул штаны и пустил мощную струю – беспечный, будто сойка на поле подсолнухов. Когда Одд собрался уходить, его внимание привлекла открытая шкатулка на бюро. То был ящичек из-под сигар, в котором моя подруга хранила газетные вырезки с рецептами и прочий мусор, а заодно – камею, давным-давно подаренную ей отцом. Помимо сентиментальной ценности она якобы обладала еще и ценностью фактической: не знаю, с чего моя подруга решила, будто камея стоит каких-то неимоверных денег. Всякий раз, когда сестры или дядюшка Б. предоставляли нам серьезный повод для обиды, она говорила: «Ну их, Дружок! Продадим мою камею и уедем в Новый Орлеан». Хотя мы ни разу не обсуждали, чем будем заниматься в Новом Орлеане и на что будем жить, когда закончатся деньги от продажи камеи, мечты эти были нам очень дороги. Быть может, мы оба втайне догадывались, что камея – дешевая безделушка из магазина «Сирс и Робак»; однако она была для нас символом истинной, пусть пока и неиспытанной магии, амулетом, который подарит нам свободу, если когда-нибудь мы решим попытать счастья в большом сказочном мире. Поэтому моя подруга никогда не носила камею – из страха потерять или повредить столь бесценное сокровище.

И вот представьте, я увидел, как Одд Гендерсон потянулся своей богомерзкой лапой к нашему сокровищу, подбросил его в воздух, потом кинул обратно в шкатулку и шагнул к двери. Вернулся. На сей раз быстренько достал камею из шкатулки и спрятал в карман. Первым моим неудержимым желанием было выскочить из кладовки и наброситься на него – в тот миг, не сомневаюсь, я бы без труда пригвоздил его к полу. Но… Помните ли вы, как в давние и бесхитростные времена художники комиксов изображали рождение идеи – рисуя лампочку над головой какого-нибудь Мэтта, Джеффа или еще кого? Вот именно так и случилось со мной: раскаленная лампочка вспыхнула у меня в голове и озарила мой ум. Я был так потрясен своим гениальным замыслом, что внутри все горело и дрожало от восторга. Я засмеялся. Одд, сам того не ведая, подарил мне отличнейший способ поквитаться с ним за все обиды и колючие репешки.

Длинные столы в столовой сдвинули в форме буквы Т. Наверху, в центре, восседал дядюшка Б. По правую руку от него расположилась миссис Мэри Тейлор Уилрайт, а по левую – миссис Конклин. Гендерсона посадили между двумя сестрами Конклин, одной из которых была Аннабель: она услаждала слух соседа комплиментами. Моя подруга примостилась в самом конце стола, среди малышей – якобы потому, что оттуда при необходимости проще добраться до кухни; на самом деле ей просто было там спокойней и уютней. Принцесса каким-то чудом выбралась на волю и теперь, упоенно дрожа и виляя хвостом, бегала под столом между двумя рядами ног. Впрочем, никто как будто не возражал: все были зачарованы видом блестящих целеньких индеек и восхитительными ароматами окры, кукурузы, луковых оладий и горячих мясных пирогов.

Я бы и сам давно истекал слюной, если б горло так не пересохло и сердце не колотилось от осознания, что вот-вот свершится моя месть. Увидев радостное лицо Одда, я было усомнился на долю секунды в принятом решении, но совесть мучила меня недолго.

Дядюшка Б. произносил молитву. Склонив голову, закрыв глаза, благочестиво сложив мозолистые ладони, он нараспев говорил:

– Благодарим тебя, Господи, что даровал нам пищу в этот нелегкий год, благодарим за изобилие плодов Твоих на этом столе… – Голос его, что раздавался в доме так редко, теперь звучал хрипло и гулко, будто старый орган в заброшенной церкви. – …Аминь.

И тут, когда все стали придвигать стулья к столу и зашуршали салфетками, наступил миг, которого я ждал.

– Среди нас вор! – четко произнес я, а затем повторил свое обвинение еще спокойнее, с расстановкой: – Одд Гендерсон – вор. Он украл камею мисс Соук.

В руках гостей, замерших в воздухе, белели салфетки. Мужчины закашляли, сестры Конклин охнули на четыре голоса, а Перк Макклауд-младший начал икать, как бывает с маленькими детьми, когда они напуганы.

Моя подруга (с отчетливым упреком и в то же время страданием в голосе) промолвила:

– Дружок не всерьез это говорит. Он просто дразнится.

– Всерьез. Если не веришь мне, сходи в уборную и загляни в шкатулку. Камеи там нет. Она у Одда Гендерсона в кармане.

– Дружок еще не пришел в себя после крупа, – пробормотала мисс Соук. – Не обижайся на него, Одд. Он сам не понимает, что говорит.

– А ты загляни в шкатулку. Я своими глазами видел, как он украл камею! – не унимался я.

Тут дядюшка Б. бросил на меня неприятно студёный взгляд и взял дело в свои руки.

– В самом деле, сходи и проверь, – велел он мисс Соук. – Тогда все и решится.

Моя подруга нечасто позволяла себе ослушаться брата, не ослушалась она и теперь. По ее побелевшему лицу и тому, как униженно сгорбились ее плечи, всем стало ясно, что поручение она выполняет не по собственной воле. Мисс Соук не было всего минуту, а мне показалось, что прошла вечность. Враждебный дух взвился над столом, будто колючая лоза, растущая и заплетающая все вокруг со сверхъестественной скоростью – но жертвой, попавшей в ее западню, был не обвиняемый, а обвинитель.

Мне скрутило живот; Одд же, напротив, был невозмутим, как покойник.

Мисс Соук вернулась; на ее лице сияла улыбка.

– Как тебе не стыдно, Дружок! – пожурила она меня, грозя пальцем. – Что еще за шуточки! Камея на месте.

– Дружок, я хочу, чтобы ты немедленно извинился перед другом, – распорядился дядюшка Б.

– Не надо. Он не врет, – сказал Одд Гендерсон, вставая.

Сунув руку в карман, он положил на стол камею.

– Хотел бы я как-нибудь оправдаться… да не выйдет.

По дороге к выходу он обернулся и сказал:

– А вы, небось, добрая женщина, мисс Соук. Так наврали ради меня!

И с этими словами Одд Гендерсон, черт бы его подрал, вышел прочь.

Я тоже вышел. Точнее – вылетел. Так торопился, что опрокинул стул. Принцесса испугалась грохота и выскочила на меня из-под стола, скаля зубы и бешено лая. Мисс Соук окликнула меня по имени, но я даже видеть ее не хотел – ни ее, ни Принцессу! Эта псина на меня кинулась, а подруга… подруга заняла сторону Одда Гендерсона, пыталась его выгородить, предала нашу дружбу – и мою любовь. Я-то думал, это невозможно.