Защищая Джейкоба - Уильям Лэндей

– Нет! Просто все удалить нельзя. В этом-то и беда! Джейкоб, эта фотография уже никуда не денется. Мы можем ее удалить, но она никуда не денется. Когда твой приятель Дерек отправится к прокурору и расскажет ему, что у тебя есть страничка на «Фейсбуке» под именем Марвина Гласскока, или как там его, и что ты выложил там эту милую картинку, прокурору достаточно будет просто отправить официальный запрос, чтобы получить ее на руки. «Фейсбук» в два счета ее ему выдаст. Эта штука как напалм. Она липнет к тебе. Нельзя это делать. Просто нельзя.

– Я понял.

– Нельзя делать такие вещи. Сейчас точно нельзя.

– Я же сказал, я понял. Прости.

– Какой смысл извиняться? Твоим «прости» дела не исправить.

– Энди, хватит уже. Ты меня пугаешь. Что он, по-твоему, должен сделать? Фотография уже выложена. Он извинился. Зачем ты продолжаешь его распекать?

– Я продолжаю его распекать, потому что это важно!

– Дело уже сделано. Джейк совершил ошибку. Он ребенок. Энди, пожалуйста, успокойся. Прошу тебя.

Она подошла, забрала у меня ноутбук – я уже практически забыл, что все еще держу его в руках, – и принялась пристально разглядывать фотографию.

– Ладно. – Она пожала плечами. – Значит, давайте просто сотрем ее, и дело с концом. Как ее удалить? Я не вижу никакой кнопки.

Я взял ноутбук и внимательно изучил экран:

– Я тоже не вижу. Джейкоб, как тут что-то удалить?

Он забрал у меня ноутбук и, усевшись на краешке кровати, принялся сосредоточенно водить пальцем по тачпаду:

– Все. Готово.

Джейк закрыл ноутбук, протянул его мне, потом улегся обратно в постель и отвернулся к стенке, спиной ко мне.

Лори посмотрела на меня с таким видом, как будто это я здесь был ненормальный:

– Энди, я иду обратно в постель.

Она вышла из комнаты, и через миг я услышал, как скрипнула наша кровать. Лори всегда вставала очень рано, даже по воскресеньям, – до тех пор, пока с нами не случилось все это.

Я немного постоял рядом с кроватью, держа ноутбук под мышкой, как закрытую книгу:

– Прости, что я накричал.

Джейкоб засопел. Я не очень понимал, что означает это сопение: что он готов заплакать или что он зол на меня. Но этот звук неожиданно затронул во мне какую-то струнку, и я вдруг расчувствовался. Мне вспомнился малыш Джейк, наш драгоценный хорошенький белокурый и большеглазый младенец. То, что этот мальчик, этот почти уже мужчина, и тот младенчик – это один человек, стало для меня совершенно новой мыслью, которая до сих пор никогда не приходила мне в голову. Тот малыш не превратился в этого мальчика; тот малыш и был этим мальчиком, тем же самым существом, по сути своей оставшимся неизменным. Это был тот самый малыш, которого я когда-то держал на руках.

Я присел на край постели и положил руку на его голое плечо:

– Извини, что я накричал. Я не должен был выходить из себя. Я просто пытаюсь уберечь тебя от неприятностей. Ты же знаешь это, правда?

– Я хочу спать.

– Ладно.

– Просто оставь меня в покое.

– Ладно.

– Если ладно, тогда уходи.

Я кивнул, погладил его по плечу, как будто мог втереть эту мысль – я люблю тебя – в него через кожу, но он лежал неподвижно, и я поднялся, чтобы идти.

Выпуклость под одеялом произнесла:

– Со мной все так. И я прекрасно понимаю, что они хотят со мной сделать. Не обязательно мне об этом напоминать.

– Знаю, Джейк. Знаю.

А потом, с бравадой и легкомыслием ребенка, он уснул.

Однажды утром, во вторник, на излете лета мы с Лори в очередной раз сидели в кабинете доктора Фогель под строгими взглядами разевающих рты в безмолвном крике африканских масок. Встречи эти были еженедельными. Прием еще не начался – мы только устраивались в знакомых креслах, отпуская ритуальные комментарии относительно теплой погоды за окнами, Лори слегка поеживалась в кондиционированной прохладе, – когда доктор объявила:

– Энди, должна вас предупредить, думаю, следующий час будет для вас нелегким.

– Да? Это почему?

– Нам нужно поговорить о биологических вопросах, имеющих отношение к этому делу. О генетике. – Она замялась. Во время приемов доктор Фогель старательно сохраняла бесстрастное выражение лица, видимо, для того, чтобы ее эмоции никак не влияли на наши. На этот раз ее челюсти были явственно стиснуты. – И мне нужно будет взять у вас образец ДНК. Просто мазок у вас изо рта. Это быстро и не больно. Я стерильной ватной палочкой проведу по вашей щеке изнутри и возьму у вас образец слюны.

– Образец ДНК? Вы это серьезно? Я думал, мы работаем над тем, чтобы все это исключить.

– Энди, послушайте, я врач, а не юрист и не могу знать, что будет приобщено к делу в качестве доказательства, а что исключено. Это уже ваша с Джонатаном вотчина. Что я могу сказать, так это то, что психогенетика – а под этим названием я имею в виду науку о том, как наши гены влияют на наше поведение, – штука обоюдоострая. Обвинение может представить подобного рода доказательства, чтобы продемонстрировать, что Джейкоб склонен к насилию в силу своего характера, прирожденный убийца, поскольку это повышает вероятность того, что он мог совершить это убийство. Но и мы тоже можем прибегнуть к тому же доказательству. Если дело дойдет до того, что обвинение докажет вину Джейкоба, – я говорю «если», а не делаю никаких прогнозов, не говорю, что верю в его виновность, говорю лишь «если», – тогда мы можем прибегнуть к результатам генетической экспертизы в качестве смягчающего обстоятельства.

– Смягчающего обстоятельства? – ошарашенно переспросила Лори.

– Чтобы переквалифицировать дело из убийства первой степени во вторую или вообще в непредумышленное, – пояснил я.

Лори вздрогнула. Технические термины были пугающим напоминанием о том, как эффективно работает система. Суд – это фабрика, занимающаяся сортировкой насильственных преступлений по категориям и производящая из подозреваемых преступников.

У меня самого упало сердце. Как юрист, я мгновенно понял замысел Джонатана. Точно генерал, планирующий битву, он заранее готовил запасные позиции для контролируемого тактического отступления.

Я мягким тоном растолковал Лори:

– Первая степень – это пожизненное без возможности выйти досрочно. Это автоматический приговор. Судья не может изменить его по своему усмотрению. При второй степени у Джейка будет возможность выйти досрочно через двадцать лет. Ему будет всего тридцать четыре. Практически вся жизнь впереди.

– Джонатан попросил меня исследовать этот вопрос, подготовиться к нему, просто на всякий случай. Лори, думаю, проще всего думать об этом так: закон наказывает за умышленные преступления. Он предполагает, что каждое деяние совершается сознательно, является продуктом свободной воли. Если ты совершил его, предполагается, что ты намеревался его совершить. Никакие «да, но…» закон во внимание не принимает. «Да, но у меня было тяжелое детство». «Да, но я психически болен». «Да, но я был пьян». «Да, но я действовал под влиянием гнева». Если ты совершаешь преступление, закон будет утверждать, что ты виновен, несмотря на все эти обстоятельства. Однако же он примет их во внимание, когда речь зайдет о точном определении преступления и о вынесении приговора. На этом этапе все, что оказывает влияние на твою свободную волю – включая генетическую предрасположенность к насилию или пониженную способность к самоконтролю, – по крайней мере теоретически, может быть принято во внимание.