Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться - Ричард Докинз

Морской черт, или рыба-удильщик, пользуется легковерием мелких рыбешек вроде бычков. Но эта формулировка нечестная, субъективно-оценочная. Правильнее было бы говорить не о легковерии, а о том, что удильщик эксплуатирует те трудности, которые неминуемо испытывают мелкие рыбки, лавируя между ошибками первого и второго рода. Мелким рыбкам тоже нужно есть. Их рацион бывает различным, но зачастую в него входят небольшие извивающиеся объекты, такие как черви или креветки. Глаза и нервная система рыбешек отлажены для того, чтобы замечать все, что извивается. Они выискивают объекты с подобным типом движения, а увидев — бросаются на них. Морской черт пользуется этим в своих интересах. У него есть длинное удилище, возникшее из модифицированного плавникового луча, перетянутого естественным отбором из исходного местоположения на переднем крае спинного плавника. Сам удильщик, превосходно замаскированный, часами неподвижно лежит, совершенно сливаясь с фоном из водорослей и камней. Единственная его приметная часть — «приманка» на конце удилища, напоминающая червя, креветку или малька. У некоторых глубоководных видов она даже светится. В любом случае, когда морской черт взмахивает своим удилищем, приманка извивается, как нечто съедобное. Это привлекает потенциальную рыбку-жертву, например бычка. Некоторое время удильщик «играет» с рыбкой, разжигая ее интерес, а затем направляет приманку к своему невидимому рту. Рыбка обычно следует за ней. И внезапно этот огромный рот перестает быть невидимым. Он широко разевается, мощно засасывая воду вместе со всем, что плавает в ней поблизости, и маленькой рыбке больше уже не придется охотиться за червяками.

С точки зрения бычка, который выискивает добычу, любого червя можно либо проворонить, либо заметить. Когда «червяк» обнаружен, он может оказаться как настоящим червем, так и наживкой удильщика. И несчастная рыбка сталкивается с дилеммой. Ложноотрицательной ошибкой будет воздержаться от нападения на превосходного червя из боязни, что он окажется приманкой, а ложноположительной — атаковать и нарваться на приманку. Отмечу еще раз, что в реальной жизни невозможно никогда не ошибаться. Рыбка, избегающая рисков, станет голодать, поскольку она никогда не бросается на червей. А безрассудная рыбка голодать не будет, но может сама оказаться съеденной. В такой ситуации оптимум не обязательно располагается ровно посередине. И, что еще удивительнее, оптимальной стратегией может оказаться один из крайних вариантов. Не исключено, что морские черти встречаются достаточно редко, и потому естественный отбор благоприятствовал экстремальному принципу: атакуй все, что похоже на червяка. Я обожаю высказывание философа и психолога Уильяма Джеймса по поводу ужения рыбы людьми:

Люди, подобно всем другим животным и даже растениям, могут и должны вести себя как интуитивные статистики. Разница только в том, что мы способны проделывать свои вычисления дважды. Первый раз — интуитивно, как птицы или рыбы. А потом еще раз — явно, при помощи карандаша и бумаги или же на компьютере. Есть соблазн сказать, что этот второй способ дает правильный ответ (до тех пор, пока мы не совершим какой-нибудь поддающийся публичному обнаружению просчет — например, внесем лишние данные), а интуиция может ошибаться. Но, строго говоря, «правильного» ответа не существует, даже если заниматься статистикой с карандашом в руке. Можно правильно произвести арифметические действия и вычислить p-значение, но сам критерий, то пороговое p-значение, которое мы задаем для принятия того или иного решения, останется на нашей совести и будет зависеть от того, насколько мы склонны рисковать. Если наказание за ложноположительный результат намного суровее, чем за ложноотрицательный, то нам следует выбирать осторожное, консервативное p-значение — почти никогда не пытаться ухватить «червяка», опасаясь последствий. И наоборот, когда соотношение рисков противоположное, надо очертя голову бросаться на любого «червя», какой ни встретится: раз нет ничего страшного в том, что некоторые из этих червей окажутся фальшивыми, значит, стоит попытать счастья.

Уяснив необходимость искусного лавирования между ложноположительными и ложноотрицательными ошибками, давайте теперь вернемся к необъяснимым совпадениям и вычислению вероятности, с какой они могли бы произойти случайно. Если давным-давно позабытый друг приснится мне в ночь своей смерти, то мной, как и кем угодно другим, овладеет искушение увидеть в этом стечении обстоятельств смысл и закономерность. Мне придется буквально заставить себя вспомнить о том, что каждую ночь немало людей умирает, огромное количество людей видит сны, причем нередко о чьей-нибудь смерти, и подобное совпадение случается, вероятно, с несколькими сотнями человек каждую ночь. И даже после того, как я обдумаю все это, моя интуиция все равно будет кричать мне, что в этом совпадении должен быть какой-то смысл, поскольку оно произошло со мной. Если человеческая интуиция в данном случае действительно совершает ложноположительную ошибку, то нам необходимо найти удовлетворительное объяснение тому, почему она склонна совершать перекос именно в эту сторону. Нам как дарвинистам следует понять возможные причины, по которым давление отбора подталкивает нас к заблуждениям по какую-то одну сторону водораздела между ошибками первого и второго рода.

Будучи дарвинистом, я хочу высказать предположение, что наша готовность изумляться якобы необъяснимым совпадениям (представляющая собой частный случай нашей готовности видеть закономерности там, где их нет) связана с типичным для наших предков размером популяции и сравнительной скудностью их каждодневных впечатлений. Антропологические и археологические свидетельства, наблюдения за другими приматами — все говорит в пользу того, что на протяжении последних нескольких миллионов лет наши предки жили по большей части небольшими кочующими группами или же небольшими поселениями. А значит, и в том и в другом случае количество друзей и знакомых, с которыми они могли хотя бы изредка встречаться и общаться, не превышало нескольких десятков. Частота, с какой доисторический поселянин мог слышать истории о поразительных совпадениях, была соразмерна этому малому количеству знакомств. Если такое совпадение случалось с кем-то не из его поселения, он о нем и не слышал. Вот почему наш головной мозг оказался откалиброван таким образом, чтобы мы видели закономерность и удивленно ахали при совпадениях, которые показались бы нам весьма заурядными, собирай мы новости от друзей и знакомых с большей территории.

Сегодня наша область информационного охвата велика — главным образом за счет газет, радио и прочих массовых переносчиков новостей. Я уже изложил подробно этот довод. Наиотборнейшие, леденящие душу истории совпадений получили возможность распространяться среди огромной аудитории, прежде немыслимой, которая внимает им, затаив дыхание. Но, как мне думается, естественный отбор, действовавший на наших предков, настроил наш головной мозг на гораздо меньшую частоту совпадений, соответствующую реалиям небольшого поселения. И мы поражаемся совпадениям потому, что наш порог изумления установлен неверно. Естественный отбор отлаживал наш субъективный размер сосопосо в маленьких поселениях, а теперь эти настройки устарели, как и многое другое в современном мире. (Сходными аргументами можно объяснить, почему мы так истерично боимся тех опасностей, о которых много пишут в газетах. Быть может, у беспокойных родителей, которым за каждым столбом, стоящим на пути их чада из школы, мерещатся рыщущие в поисках добычи педофилы, тоже «сбиты настройки»?)