Между степью и небом - Федор Чешко

Ну вот, а еще говорите про обращение! Вам комплимент, а вы… Нехорошо голос-то повышать на беззащитного старика, грех это. Ну, да Бог вам судья…

Что же до ф-фопрософ, мне ф-фами постаф-фленных, то я думать имею так… Ну вот, опять раздражаетесь! При чем здесь кривляния?! Я совершенно искренне полагал, что вам так легче понять – иначе зачем же вы сами говорите по-нашему этаким замысловатым манером? Ладно, больше не буду… А что до вопросов, предлагаю историю, имеющую к их предмету теснейшее касательство. Только чур, не перебивать: рано или поздно сами поймете, в чем соль… ну смысл, смысл то есть!

Итак, имелся некогда у меня знакомец. Заметьте, немец – фон-итакдалее, из остзейцев. Большой знаток истории вообще, в частности же – всевозможных разновидностей древних вооружений…”

…Все это, явно бывшее беседой, Михаилу казалось монологом – дерганым и не больно-то связным. Говоримое сипло, то вроде глуповато-подобострастно, то с откровенной едкостью, различалось весьма явственно, а вот остальное… Как лейтенант ни напрягал слух, не удавалось ему разобрать ни единого слова из реплик, которые время от времени подавал негромкий спокойный голос. Очень спокойный голос. Такой спокойный, что от спокойствия этого Михаила продирал озноб.

Впрочем, неразборчивый голос всего скорее к ознобу ни малейшего отношения не имел. Потому что обладатель сиплого натужного полубаса особой дрожи, кажется, не испытывал – наоборот, хоть и оглядливо, но упорно хамил. Михаилов же озноб, вероятно, проистекал (практически в прямом смысле этого слова) из насквозь мокрого обмундирования. А еще – из мокрой осоки, в которую товарищ лейтенант отчаянно втискивался своим лейтенантским животом. А еще – вместе с каплями утренней ледяной росы – с плакучих веток хлыстообразных березок, густо выщетинивших стык болотной хляби и твердого берега (эта последняя разновидность озноба с омерзительным упорством норовила проистекать исключительно и точно за шиворот).

Третий раз за последнее время (да, пожалуй, и вообще в этой жизни) Михаил Мечников валялся на животе, подслушивая нечто малопонятное. Оставалось надеяться, что Бог действительно любит троицу и впредь… Хотя, нет – ведь была еще прошлая ночь, холм у городской околицы, подслушивание трепа патрульных фельджандармов… Так что нынешний раз и не третий, и – увы! – совершенно не обязательно последний…

Чем угодно готов был заниматься Михаил в эти минуты: считать разы, всерьез гадать об истинном отношении Господа к цифре три, трудолюбиво улавливать смысл полуслышного диалога невесть кого с невесть кем (правда, вот именно это – с кем и кого – было как раз достаточно ясно)…

Чем угодно готов был занимать свою голову Михаил, лишь бы только не думать о том, каким образом он очутился здесь, у самой цели его и девушек ночного похода, на заросшем черт-те чем берегу холмоподобного болотного острова; и куда подевались девушки (приподнимался, вертел головой, наверняка изрядно рискуя – то ли аж так хорошо спрятались, а это вряд ли, то ли нет-таки их поблизости!); и почему его, Михаила, совершенно не пугает ни исчезновение спутниц, ни беспросветное выпадение изрядного по величине и преизряднейшего по важности куска памяти… И почему его, Михаила, совершенно не пугает страшило, уютно расположившееся рядом.

Вот оно, тут. Дерни локтем – упрешься. Сосредоточенно квасит в приболотной мокрети кудлатое свое брюхо, молчит, вроде не дышит даже, и только чуть пошевеливает настороженными ушами да время от времени скашивается значительно: мол, ты слыхал, лейтенант, чё деется?! И вообще ведет себя… Не как зверь. И не как приблуда, и не как ради подачки… И, тем более, не как враг. Почему?!

А сиплый продолжает сипеть “историю, имеющую касательство” к неведомому предмету.

“…этаким верблюжьим манером, презрительно щурился поверх голов и цедил:

– Вздор. Шпага сильнее сабли.

Или:

– Вздор. Кольчуга – ничто против европейского кованого панциря.

Нет, он, конечно, аргументировал свои убеждения, но, видите ли, история – штука богатая, и у меня часто складывалось впечатленье, будто бы мой остзейский знакомец просто-напросто благоволит замечать лишь те примеры, которые ему выгодны.

Я, конечно, не специалист, я любитель; возможно, мне по моему профанству не дано уразуметь некие тонкости… Но вот не понимаю я такого подхода. Достоверно, мол, ведомо, что как-то раз там-то тогда-то произошло то-то. И уже само собою подразумевается, будто, значит, сей факт имел повсеместное распространение. Причем забывается, что достоверность тоже понятие весьма растяжимое. Ежели, к примеру, у того же автора десятью страницами ниже сообщено, что к востоку от великой реки Итиль обитают люди с песьими головами, каковые головы, а равно и ступни, вывернуты в сторону, противуположную естественной… что ж, к достоверности факта, интересующего нас в данном конкретном случае, сведения о песьеголовцах ни малейшего отношения не имеют, вот так-с!

И еще мне не понятно, как можно что-либо утверждать с металлом в голосе, основываясь на результатах археологических изысканий. Даже что какой-нибудь факт имел место – и то уверенно не скажешь, а уж провозглашать, будто чего-то не было!.. “В границах энской волости на пашне мужиками найден наконечник стрелы, а в эмской губернии не найдено ни хрена – следовательно, древнеэнцы железо ведали, древнеэмцы же в дикости прозябали”. Так?

Скажете, археологи – не мужики, знают где искать? Увы-с. Не доводилось слыивхать анекдотец с розысками перволюдей на, кажется, Яве? Предприняты были там в свое время ученые экспедиции, кучу подходящих пещер перерыли – нетути никаких питекантропьих останков. Вердикт: перволюдей на Яве небыло-с. Решено и подписано. И пропечатано. Конец. Ан, слава те, Господи, заметил один ученый муж как-то во время грозы, что проводники из местных в пещеру не лезут, снаружи киснут, под дождичком. Спрашивает глупых: пуркуа, мол, па? А те: опасаемся, ваш-степенство, змей ядовито-кусачих. Тут ученый муж и сподобился прикинуть: змеи – твари древние; ну как тамошние перволюди из тех же резонов избегали обитать по пещерам? Снова спрашивает аборигенов: где бы вы, любезные, избрали поставить в сей местности шалашик для проживания? Тычут ему в ответ пальцем: тама, батюшка-барин, тама (по-явански, конечно). Копнули, где должно б накапливаться смываемое дождями из “тама” – и что вы думаете? Именно! Нашли!

А в скольких случаях не выискалось при ученых мужах дикаря, могущего пальцем ткнуть?

Что? Утрирую? Не без того, конечно… И напутать, конечно, мог… Да-да, источник информации был у меня не ахти какой, тут вы правы… Я сию историю читывал в не шибко солидном (однако, заметьте – снова-таки немецком) журнале. Правда, писано было там, что про змей – это вздор, на деле же яванский питекантроп, этот азиатский пранедочеловек, был несоизмеримо тупей сходного по конституции ископаемого протогерманца, и до житья в пещерах попросту не додумался.

К слову, в том же журнале была этакая победоносная заметка про ископаемые фрагменты зубов, найденные в Америке. Мол, первая находка древнечеловечьих останков на сём континенте, неопровержимое доказательство существования исключительной породы людей, зародившихся да развившихся от прочих обособленно, покоривших затем Европу и… Ну, одним словом – арийцев.