Трепет намерения - Энтони Берджесс

Они поднялись, собираясь уйти. Значит, вы не предъявляете мне официального обвинения? — спросил я. Мы на это не уполномочены, сказал младший. Но через день-другой вам все сообщат.

Я начал что-то торопливо объяснять. Я даже позвал Люси, я кричал на них, но полицейские лишь улыбнулись и, выходя за порог, приподняли шляпы (которые на протяжении всего разговора так и не удосужились снять).

В течение нескольких следующих дней я почти не мог работать. Когда, наконец, пришла повестка, я ей даже обрадовался. Невысокий дом, куда меня вызывали, располагался неподалеку от Гоулдхоук-роуд. Дверь открыл Корнпит-Феррерз. Рядом с ним стоял человек, судя по виду — иностранец, говоривший, как я вскоре убедился, с акцентом, похожим на славянский. У меня создалось впечатление, что этот неопрятный, скудно обставленный дом принадлежал именно ему. Вместе с тем сам он выглядел ухоженным и одет был вполне респектабельно. Корнпит-Феррерз являл собою саму учтивость.

Насколько мне известно, начал он, вы и несколько ваших коллег работаете над небольшим полемическим сочинением, призывающим к международному сотрудничеству в науке. Я промолчал. Мне кажется, продолжал он, вам предоставляется шанс сделать нечто большее, чем просто разговаривать на эту тему или сочинять какие-то статьи. К чему вы клоните? — спросил я. Да, кстати, это мистер… (имя я не расслышал; так я его и не узнал). Наверное, нет нужды уточнять, в каком посольстве он работает. Он позаботится обо всех формальностях. Доктор Поупер, лучшей возможности у вас не будет. Мы, политики, все разговариваем и разговариваем, но делаем мало. (Уж ты-то делаешь предостаточно! — чуть не съязвил я в ответ.) Вы же находитесь, продолжал он, так сказать, в авангарде движения за реальные действия. И, насколько я понимаю, для вас сейчас самое время покинуть страну. Я прав? В ответ я разразился ругательствами. Что, поставили свой ублюдочный капкан и надеетесь, что я попадусь? Дудки! Ставил не я один, возразил он. Она охотно помогала. Славянин расхохотался. Корнпит-Феррерз также рассмеялся и добавил: он с ней тоже неплохо знаком. Не хуже моего. А что до того, попадетесь вы в капкан — будем использовать вашу терминологию — или нет, то те двое, что к вам приходили, только ждут сигнала, чтобы поделиться с полицией кое-какой информацией. Не знаю уж почему, но для людей, уличённых в подобных делах, закон требует весьма сурового наказания. К тому же, продолжил он, я не понимаю, почему, уезжая из этой страны, вы должны так уж горевать. К Англии вы особой любви не питаете, не так ли? Да и верноподданническими чувствами не слишком обременены. Мне это известно. Вас не тянет к Англии даже в той степени, в какой тянет… сами знаете к кому. Не унывайте, доктор Роупер: она поедет с вами.

Я даже рот раскрыл от изумления. Неужели согласилась? Боюсь, однако, что следует поторопиться, сказал он. Корабль отплывает из Тилбери завтра в одиннадцать утра. В одиннадцать? (он переспросил у славянина; тот кивнул). Сухогруз «Петров-Водкин» доставит вас в Росток. В Варнемюнде вас будут ждать в отеле «Варнов». Можете мне поверить, все будет в порядке. Вы начнете новую жизнь. Ведь здесь карьера для вас закончена, надеюсь, это вы понимаете. Как там у Шекспира? «С одной красоткой уже себя связавший по рукам»[146]. Не огорчайтесь. Вам там понравится — много работы и, как я понимаю, много выпивки. Какие вопросы Я никуда не поеду, сказал я. Это не вопрос, сказал он. Распорядиться движимым и недвижимым имуществом (у вас ведь, кажется, свой дом?) вы сможете уже оттуда. Занавес-то хоть и железный, но и в нем есть щели — почтовых ящиков. С этой минуты вас будет опекать присутствующий здесь наш общий друг. Дайте ему ключи от дома, он позаботится, чтобы уложили ваши чемоданы. Ночевать вы будете здесь. И вы называете себя министром Ее Величества! — воскликнул я. Знал я, что Англия прогнила, но и представить себе не мог, что до такой… Она тоже придет сюда? — спросил я. Мы поплывем вместе? Она встретит вас в отеле «Варнов», ответил он. Может быть, вы мне не верите? Боитесь, что это очередной капкан? На этот случай я для вас кое-что приготовил.

Из нагрудного кармашка он извлек конверт, покоившийся за сложенным всемеро платочком, и протянул его мне. Внутри лежала записка, написанная знакомым почерком: «Я была дурой. Мы начнем новую жизнь».

Копий не держим, подлинник, сказал Корнпит-Феррерз. Вот так: дурой она была. Да что там, все мы вели себя глупо. Но жизнь учит. И все же вы вели себя глупее всех. Глупее всех. Глупее[147].

Что ж, сказал я, хохотушка Англия, будь она неладна, в последний раз предает род Роуперов. Да, да. Как она поступила в 1558-м, так же поступает и сейчас. Снова все уперлось в веру. Англия сама обрекает себя на проклятье. Поджигательница войны, циничная, омерзительная страна. А его свет погас в 15.58 по среднеевропейскому времени[148]. Ликуйте, суки. Загрызли мученика.

— Значит, никаких сожалений? — спросил он. Прекрасно. Он стал собираться: котелок, зонтик, серое пальто-реглан. Отменно выбрит, отменно пострижен. Причастился святых даров[149]. Его твердый, привлекательный облик вскоре расплывается.

Пусть это будет на вашей совести, сказал я. Моя совесть чиста, я не изменил тому, что некогда ценилось на этой земле. Прекрасно, повторил Корнпит-Феррерз. Итак, международное разделение труда. Заморские перспективы. Предатель, сказал я. Кого? Чего? — спросил он и добавил: мне пора. Сегодня у меня обедают два весьма влиятельных депутата.

Он издевательски отдал честь, коснувшись края котелка, водрузил зонтик на плечо, надув губы, изобразил звук горна, улыбнулся на прощание славянину и вышел. Я плюнул ему вдогонку, за что славянин пристыдил меня на ломаном английском. Он сказал, что это его дом. По крайней мере, снимает его он.

На этом можно кончить. Могу, впрочем, добавить, что в отеле «Варнов» под Ростоком никакой Бригитты не оказалось. Меня это не удивило. В каком-то смысле я даже был доволен. Kpуг предательств замкнулся. Я извлек штуцер из карьера и стал распахивать залежь свалявшихся антифонов, пока не излился бесконечным трубным завыванием белого, млечно-густого, суслообразного, дребежалкого, молисьричардного — никогда доселе плеснешалые ночи древних Телодвижений не вылуплялись столь упоительно (?). Ребята из Варнемюнде оказались веселыми, накачали меня до отказа. Мы, кажется, распевали какие-то песни. Потом откостохрустали койкоспалых до форшсмачного состояния. И понесли белиберду[150], околесицу и свистели еще, и все прочее . А наткнешься на пустую скирдокурву, так хоть наполовину залей харчем или блюй себе вверх, где табличка «Мест нет». В отместку.