Он уже идет - Яков Шехтер

бы сначала развелся, у евреев-то развод разрешен! Святой отец, неужели нельзя что-то придумать? Ведь у всякого закона есть примечания, маленькие буквы в сносках, дополнительные мнения.

– Ты рассуждаешь не как католик, – усмехнулся ксендз, – а как еврей. Хорошо, давай посмотрим на положение твоими глазами. Если ты вернешься в свой дом, к своей жене, она позволит тебе вести христианский образ жизни? Ходить в костел, повесить на дверях дома крест, а внутри дома – иконы?

– Иконы? – изумился Казимир. – Да где вы видали иконы в еврейском доме? Фаня скорее умрет, чем позволит внести их через порог.

– Есть одно примечание в католическом кодексе, – продолжил ксендз. – Привилегия апостола Павла позволяет новообращенному или новообращенной развестись с супругом или супругой-иноверцем, если тот или та мешают жить по христианским законам.

– Да-да, – горячась и захлебываясь словами, вскричал Казимир. – Еще как будет мешать, просто ничего не позволит делать!

– Тогда на основании привилегии апостола Павла я дам тебе разрешение на развод.

– Спасибо апостолу! – воскликнул Казимир. – И да здравствует примечание.

– Да-да, – улыбнулся ксендз. – Святой апостол тоже был вашего роду-племени. Раввин Курува написал мне, – ксендз вытащил из кармана письмо ребе Ошера и показал его Казимиру, – что по еврейским законам ты должен освободить свою жену при помощи определенной процедуры.

Он поднес листок к глазам и прочитал.

– Дать гет, разводное письмо. Правильно?

– Правильно.

– Вот и хорошо. Зачем тащить за собой груз женских слез и проклятий? Тем более что ты можешь потребовать за гет вознаграждение, которое тебе сослужит добрую службу. Кстати, я уже получил ответ от настоятеля Бенедиктинского монастыря в Варшаве. Тебя готовы принять и помочь на первых порах, пока не обживешься на новом месте.

– Я сделаю все, как велит церковь и вы, святой отец, – обрадованно произнес Казимир.

Встреча с Фаней состоялась на следующий день в доме у ксендза. Вместе с женщиной пришел Файвиш, глава общины Курува. Казимир от помощи отказался.

– Чего уж там, сам с ними справлюсь, – буркнул он.

Встреча вышла очень короткой.

– Дай мне гет, – сказала Фаня. – Детей у нас, хвала Всевышнему, нет, может, я найду счастье с другим.

– Что ты там уже найдешь, дырявый сосуд, – презрительно усмехнулся Казимир. – А за гет придется заплатить. Двести золотых, и ни монетой меньше.

– Двести золотых, – ахнула Фаня. – Да ты за всю свою жизнь столько не заработал!

– Вот сейчас и заработаю.

– Побойся Бога, Копл, – вмешался Файвиш. – Разве она была тебе плохой женой?

– Какого Бога ты имеешь в виду? – осклабился выкрест. – Своего я боюсь, а до ваших упреков мне нет никакого дела. Ладно разговоры разговаривать, условия мои вы слышали, и других не будет.

Он встал и вышел из комнаты. Фаня и Файвиш чувствовали себя, точно две побитые собаки.

– Где я возьму такие деньги? – голос Фани дрожал и рвался. – Все мое приданое было пятьдесят золотых.

– Прежде всего давай уйдем из этого дома, – Файвиш встал и решительным шагом направился к двери. Фаня, едва поспевая, засеменила следом. Еще в раннем детстве, приучая девочку к скромному поведению, мать объяснила Фане, что крупные шаги свидетельствуют о душевной грубости.

– Люди деликатные ступают осторожно, – повторяла мать. – Еврейская девушка не должна ходить размашистой походкой, утонченность души видна по повадкам тела.

Поэтому, хотя Файвиш годился Фане в дедушки, она с трудом могла угнаться за его шагом. Забавную они представляли картину: чугунно ступающий старик и семенящая молодая женщина. Казимир, наблюдающий за ними из окна второго этажа, скривил губы в усмешке и презрительно буркнул себе под нос:

– Хоть не стоит ни гроша, да походка хороша!

И рассмеялся собственной остроте, положив ладони на холодный камень подоконника.

Файвиш зашел в комнату к ребе Ошеру рассказать о результатах переговоров, а Фаня постучалась к ребецн Миндл. Жена раввина, плотного сложения пожилая женщина в темно-коричневом платье, вязала мужу теплый жилет, который он надевал под сюртук, – старая кровь уже плохо грела. Спина у ребецн была прямой, точно натянутая струна, и не прикасалась к высокой спинке стула.

– Садись, – жена раввина указала Фане на стул рядом с собой. Та села и прикрыла лицо руками, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Слезы сочились сквозь неплотно сомкнутые пальцы и темными точками расплывались на платье.

– Сколько он хочет? – спросила ребецн, не переставая орудовать спицами.

– Двести золотых, – давясь рыданиями, произнесла Фаня.

– Деньги большие, но не конец света, – ответила ребецн. – Перестань рыдать и посмотри на меня.

Фаня опустила руки, отерла слезы и перевела взгляд на ребецн. Лицо раввинши с годами потемнело и покрылось глубокими морщинами. От былой красоты остались только серые глаза, которые казались совсем светлыми на фоне темной кожи.

– Я объявлю большой сбор, – продолжила ребецн. – Все еврейки Курува и окрестных сел будут откладывать по монетке перед зажжением субботних свечей и просить Всевышнего избавить тебя от этого сумасшедшего. За несколько месяцев деньги соберутся.

– Ох, спасибо, – только и смогла вымолвить Фаня. – Но, пожалуйста, объясните, за что мне это? В чем моя вина перед Богом? Разве я была плохой женой, разве не соблюдала все заповеди, предписанные женщинам? Почему добрый Бог обрушил на меня это горе?

– Так вопрос не ставится, – произнесла ребецн. – Он Владыка, он Хозяин, он судья праведный, как Он хочет, так все и происходит. Вот погляди, – она отложила вязание и вытащила из кармашка платья маленькую погремушку. – Я всегда ношу ее с собой. Она принадлежала моему младшему сыну. Он умер в три года. А средний сын умер в пять лет, а старший – в десять. Как ты думаешь, я была плохой женой или спустя рукава соблюдала заповеди, предписанные женщинам?

И потекли, поплыли медные монетки со всего Курува и окрестностей в руки ребецн Миндл. Грошик складывался к грошику, специально сшитый для этой цели полотняный мешочек набухал и тяжелел, но до двухсот золотых было бы недостижимо далеко. Спасала помощь зажиточных евреев. Они давали щедро, кто две золотые монеты, кто три, а кто и целых четыре. Спустя три месяца набралось сто сорок монет, и Файвиш решил – можно назначать срок получения разводного письма. Пока то да се, наберем оставшееся. Стали искать Копла, а его и след простыл – укатил в Варшаву, искать счастья на новом месте и в новой ипостаси.

* * *

В Бенедиктинском монастыре Казимир прожил неделю. Прожил скучно, кормили в монастырской столовой убого, молитвы, продолжавшиеся большую часть дня, были занудными и непонятными, а речи проповедников – примитивными. Раввин Ошер рассказывал куда более интересные вещи, да и делал это гораздо живее. Лишь орган скрашивал тоску, Казимир с головой погружался в его мощное гудение и плыл, плыл с ним до