Неистощимая - Игорь Тарасевич

Конечно, это не была свадьба официальная, а тем более – не была свадьба церковная, дорогие мои. Но это была свадьба самая настоящая. Зрители стояли в полной тьме, утяжеленной светом единственного прожектора. Вслед за Ксюхой вышла из тьмы Настя, та шла с совершенно сухими глазами и суровым лицом. На Насте было старое, подаренное ей еще Цветковым малиновое платье – единственное, которое можно было тогда получить в распределителе, старое, значит, платье, но чистое и выглаженное. За спиной Цветкова в круге света появился тоже очень серьезный Чижик в единственном своем приличном прикиде – синем парадном мундире майора ВВС. Мы бы рассказали вам, во что в тот миг был одет Цветков и как он выглядел, но свет слепит нам глаза, дорогие мои, высекает из наших глаз слезы, поэтому Костя Цветков кажется нам сейчас стоящим в огненном ореоле, словно бы в центре Неопалимой Купины.

Ксюха замерла перед Цветковым. Виделись они тогда в первый раз и жадно разглядывали друг друга. Цветков пожирал глазами плоское Ксюхино лицо с густыми рыжими бровями, носом картошкой, пухлыми губами и, как мы уже вам рассказывали, полностью покрытое конопушками. Ксюха вдруг широко улыбнулась и сбросила фату, выплеснув под светом огромную волну морковных волос, и мы с вами, дорогие мои, вместе с присутствующими на свадьбе еще раз смогли убедиться, что Ксюха очень красива. Очень красива, очень. Ростом она была намного выше Цветкова, так что, протягивая ей руку, Цветков эту свою руку протянул не только вперед, а отчасти и вверх. Ксюха подала свою руку в ответ, и Цветков ощутил, насколько тепла и нежна ее большая, почти мужская – во всяком случае, куда больше цветковской – насколько тепла и нежна ее ладонь. Раздались оглушительные аплодисменты и пистолетные выстрелы, даже, уж признаемся вам, несколькими автоматными очередями кто-то засадил в небо.

Собаки, рядком сидящие за колючкой, словно бы зрители в первом ряду партера, вновь вскочили и залаяли. И в тот же миг Настя Цветкова вдруг неудержимо начала рыдать. И в тот же миг Константин Цветков понял, понял и до конца своей жизни всегда знал, что он безумно любит крупную угластую конопатую девушку, держащую его за руку. Кашлянув, улыбающийся Чижик выступил вперед, собираясь раздваиваться – исполнить одновременно две миссии: кощунственно миссию батюшки в церкви, свершающего таинство брака, и миссию сотрудницы ЗАГСа, произносящей пред брачующимися – простите нас за это слово – стандартную, заученную речь. Но Чижик только и успел, что прокашляться. Не отрывая взгляда от Ксюхи, Цветков свободной рукою нашарил за собой ручку двери, ведущей в нору, открыл дверь и, осторожно ступая, повел Ксюху за собою вниз, где горел в печи небольшой огонек и где на лежащих рядком двух вычищенных матрасах уже было постелено до того дня свято хранимое чистое белье, и где Младенец, изображение которого укрепленно было в головах Цветкова и Ксюхи, уезжал и все никак не мог уехать из этих мест.

Начальник Глухово-Колпаковского УФСБ полковник Овсянников в то самое утро, в котором англичане прибыли в Глухово-Колпаков, получил по своим служебным каналам уведомление как раз о прибытии англичанина со свитой и приказ обеспечить прибывающих негласным сопровождением. Полковник повертел перед собою пальцами, примериваясь к ситуации. Что сей сон значил?

Шпионов в Глухово-Колпаковской области никогда не водилось – за исключением, разумеется, конца тридцатых годов, когда шпионы в Советском Союзе обнаруживались везде и всюду, но тогда полковник еще даже не явился на белый свет, сейчас он только что справил тридцативосьмилетие. Однако спецслужбы на то и существуют, чтобы проклятых шпионов не было вовсе. И полковник твердо знал и совершенно искренне верил, что Запад – вообще Запад, НАТО, да и, прямо скажем, все американцы, англичане и прочие шведы только и мечтают, как бы навредить России. Это было само собою разумеющимся. И он, Овсянников, конечно же, сейчас поставил бы на уши весь личный состав Управления. Но в пришедшей ориентировке что-то, воля ваша, казалось странным. «Обеспечить надежное прикрытие имеющихся в городе и окрестностях города объектов перечня прикрытия». На сей счет имелась вполне четкая внутренняя инструкция, разработанный план действий, и ему, Овсянникову, не надо было напоминать, как действовать в подобных случаях. Он знал, как действовать. Удивляло и слово «надежное». С чего бы оно тут, в указивке, появилось? А то он, полковник Овсянников, ненадежное, что ли, до сей поры обеспечивал? И пришла указивка срочно, не загодя, что тоже удивляло. А в особых случаях ему всегда звонили из Москвы. Иногда и сам Директор звонил, и так бывало, редко, но бывало. А тут полная тишина.

Овсянников вновь покрутил перед собою пальцами, взял руку в кулак и резко выбросил пальцы от сжатого кулака, словно бы экстрасенс, отгоняющий нечистую силу – помогало принимать решения, уж давненько, признаться вам, приобрел он такую привычку, еще в детстве. А в экстрасенсов, кстати вам тут сказать, дорогие мои, полковник не верил. Правильный, надежный был мужик Овсянников, потому и быстро рос по службе, и сейчас в свои лета состоял, по штатному расписанию, на генеральской должности.

В окрестностях города располагались две воинские части – недавно появившийся тут Отдельный железнодорожный батальон механизации, уже полтора года ведущий строительство вторых путей на основной областной магистрали и еще один батальон – Учебный саперный, занимавшийся в основном подготовкой сержантского резерва. И еще на Кутьей горе, в бывшем монастыре – окруженный трехметровым кирпичным, с витою поверху колючкой, как на зоне, окруженный, значит, забором Узел – так он назывался в документах, – Узел федерального подчинения, к которому даже Овсянников со своими сотрудниками никакого доступа не имел. И руководство области в лице Голубовича тоже никакого доступа не имело. Можно было бы предположить, что за забором никаких людей не существует, а действуют только роботы, если бы каждый день примерно в шестнадцать часов в ворота Узла не заезжала глухая КАМАЗовская фура – прямиком из Питера, фура, в которой рядом с прапорщиком-шофером сидели два офицера с «калашами» на коленях. Ворота Узла автоматически или же управляемые изнутри открывались, огромная фура въезжала, через часа два-три выезжала и выворачивала, не останавливаясь, прямо на питерское шоссе; исчезала, как фантом. Более никакие машины в ворота никогда не входили и никакие никогда не выходили, даже мусорки и говновозки. И люди никакие не входили и не выходили. Поскольку центральной канализации на Узле точно не было, Овсянников для себя в шутку предполагал, что на Узле народ обитает по замкнутому циклу жизнедеятельности, то есть – ест говно. Предположения и мы с вами, дорогие мои, могли бы сделать самые разные, если б и до сей поры внутри Узла не сиял бы золотыми куполами Божий Храм. Поэтому мы покамест не смеем обнародовать никаких предположений. Но потом, возможно, обстоятельства разъяснятся.

А сейчас к нашим героям.

Овсянников осуществлял – разумеется, в числе многих прочих – прикрытие обоих объектов. В желдорбате и в саперном свои первые отделы по штату не полагались, в каждом только сидел прапорщик в так называемой «секретной» комнате – а чтоб вы знали, дорогие мои, Железнодорожные войска именно тем и занимаются, что ведут строительство пути, ну, разве когда еще выйдут на часок на плац позаниматься маршировкой, только что; да, так в батальоне, значит, свой первый отдел не полагался, только прапорщик-секретчик, ну, про неофициальных осведомителей мы ничего не знаем, а чего не знаем, того не ведаем. В саперном батальоне – то же самое. В желдорбате у секретчика в непосредственном подчинении находился сержант, а в саперном – целых два сержанта, поскольку это был учебный батальон с большой текучкой и сменяемостью личного состава, одному сержанту тут не уследить – вот и вся меж ними разница. А вот что полагалось по штату в Узле, это уж точно Бог весть. Мы даже не догадываемся. Даже предположить ничего не можем, дорогие мои, и только надеемся на дальнейшее развитие событий, которое и выкажет всю истинную правду.