Темные тайны - Микаэль Юрт

— Когда был маленьким.

— И что вы ему сказали?

— Сказала, что он умер.

Себастиан кивнул сам себе. Может, Анна Эрикссон тоже сказала сыну или дочери, что отец умер? Что же в таком случае произойдет, если отец вдруг объявится? Через тридцать лет? Разумеется, недоверие. Это, наверное, придется каким-то образом доказывать. Что он тот, за кого себя выдает. Вполне вероятно, что тот мужчина или женщина разозлится на мать или разочаруется в ней. Она солгала. Лишила ребенка отца. Возможно, появление Себастиана совсем разрушит их отношения. Принесет больше вреда, чем пользы. Как ни крути, получалось, что лучше всего, пожалуй, было бы просто жить дальше так, будто он вовсе не находил письма. Так и не узнал.

— Почему вы сказали, что он умер? Знай Рогер правду, он смог бы его разыскать.

— Я об этом думала. Но мне показалось — лучше сказать, что он умер, чем что он не хотел Рогера. Ну, ради чувства собственного достоинства.

— Но этого вы знать не можете! Вы не знаете, чего он хотел. Вы ведь не дали ему шанса!

Ванья покосилась на Себастиана. До чего же он распалился. Его голос стал громче и сильнее. Он сдвинулся на край дивана и, казалось, готов в любую секунду вскочить.

— А что, если он бы захотел Рогера, знай он о его существовании?

Лену энергичный выпад Себастиана явно не тронул. Она загасила сигарету, выпустив из легких последний дым.

— Он был уже женат. Воспитывал других детей. Собственных детей.

— Как его звали?

— Отца Рогера?

— Да.

— Джерри.

— А если бы Джерри отыскал Рогера, когда тот стал старше? Как, вы думаете, Рогер бы отреагировал?

Ванья наклонилась вперед. Чем Себастиан занимается? Это ведь абсолютно ни к чему не ведет.

— Как бы он смог его отыскать? Он ведь даже не знал о существовании сына.

— Ну а вдруг?

Ванья мягко накрыла руку Себастиана своей, чтобы привлечь его внимание:

— Эти гипотетические рассуждения ведь не совсем относятся к делу?

Себастиан остановился. Почувствовал, что Ванья бросает на него сбоку удивленные взгляды.

— Верно. Я… — Впервые за очень долгое время Себастиан не знал, что сказать, поэтому он просто повторил: — Верно.

Наступила тишина. Они встали, посчитав, что закончили. Себастиан пошел в прихожую, Ванья за ним. Лена не предпринимала попыток встать или проводить их до двери. Они уже выходили в прихожую, когда она остановила их.

— Часы Рогера.

Себастиан с Ваньей обернулись к Лене. Ванью не покидало ощущение, что с этой женщиной в просиженном кресле что-то не так, но не могла понять, что именно.

— Что с часами?

— Журналистка, с которой я разговаривала, сказала, что Лундин, перед тем как убить Рогера, забрал его часы. Дорогие часы. Теперь ведь они мои?

Ванья шагнула обратно в комнату, слегка удивившись тому, что Лена не в курсе. Торкель обычно тщательно следил за тем, чтобы родственников информировали.

— На настоящий момент все указывает на то, что Леонард Лундин не причастен к убийству вашего сына.

Лена восприняла информацию не более взволнованно, чем если бы Ванья рассказала, что ела на обед.

— О’кей, но часы-то, наверное, все равно принадлежат мне?

— Думаю, да.

— Я хочу их получить.

Себастиан и Ванья поехали обратно в отделение полиции, чтобы подвести итоги дня. Ванья вела машину быстро. Слишком быстро. Она чувствовала в груди ком раздражения. Лене удалось ее спровоцировать. Ванья очень редко позволяла себе поддаваться на провокации. В этом заключалась сила. Способность сохранять хладнокровие и дистанцию. Лена же проникла к ней в душу. Себастиан держал возле уха мобильный телефон. Он разговаривал с Лизой. Ванья слушала его реплики. После заключительного вопроса о ситуации дома и явно краткого ответа Себастиан завершил разговор и сунул телефон в карман.

— Лиза платила Рогеру за то, чтобы тот изображал ее парня.

— Я поняла это из разговора.

— Не столь крупные суммы, чтобы это покрывало покупки, но кое-что тут, возможно, и есть. Он был предприимчивым.

— Или жадным. Похоже, у них это в роду — думать только о деньгах. Я хочу сказать, у нее убили сына, а она думает только о том, чтобы загрести побольше денег.

— Извлечение пользы из ситуации, в которой ты оказался, является одним из способов справляться с болью.

— Диким способом.

— Возможно, у нее нет другого.

Типично для психологов. Проявлять понимание. Все реакции естественны. Все поддается объяснению. Но Ванья не собиралась позволять Себастиану отделаться так легко. Она была зла, и ничто не мешало ей выплеснуть злость на него.

— Если серьезно. Глаза у нее покраснели от этого чертова дыма. Бьюсь об заклад, что она не проронила ни единой слезы. Я видела людей в шоке, но это не тот случай. Ей просто все безразлично.

— У меня возникло впечатление, что она абстрагируется от тех чувств, которых мы ожидаем. От скорби, отчаяния, даже сопереживания.

— Почему же?

— Откуда мне, черт возьми, знать? Я общался с ней сорок пять минут. Вероятно, она их отключила.

— Просто отключить свои чувства нельзя.

— Нельзя?

— Да.

— А ты никогда не слышала о людях, которых кто-то настолько больно ранил, что они предпочитают больше ни к кому другому не привязываться?

— Это другое дело. У нее умер ребенок. Зачем же добровольно отказываться от реакции на происшедшее?

— Чтобы иметь силы жить дальше.

Ванья на некоторое время замолчала. Тут что-то не так.

С Себастианом.

Что-то новое.

Сперва он подобно терьеру уцепился за вопрос об отце Рогера. За тему, после двух вопросов оказавшуюся совершенно не интересной для расследования, а сейчас Ванье показалось, что она услышала в его голосе новые нотки. Более приглушенные. Он не возражает. Не стремится проявить быстроту, остроумие или снисходительность. Нет, тут что-то другое. Возможно, печаль.

— Не могу с этим согласиться. Не оплакивать сына дико.

— Она оплакивает как может.

— Ни черта она не оплакивает.

— Откуда тебе, черт подери, знать? — Ванья вздрогнула от внезапной резкости в голосе Себастиана. — Что ты вообще знаешь о горе?! Доводилось ли тебе терять кого-нибудь, кто значил бы для тебя все?

— Нет.

— Тогда откуда тебе знать, что является нормальной реакцией?

— Конечно, но…