Джулия - Звева Казати Модиньяни

Резкие духи Марты – все та же «Шанель»! – напомнили Гермесу о давно забытых минутах их близости, и он почувствовал отвращение. Его неудержимо потянуло к Джулии, от волос которой едва уловимо пахло цветущей липой.

– Мне очень жаль, – мягко, но решительно освобождаясь из объятий жены, сказал он, обращаясь к дочери, – но это невозможно. Прости.

– Теа просто предлагает попробовать, – сладким голосом заметила Марта.

– Я понимаю, – рассеянно ответил Гермес.

– Папа, прошу тебя, ну пожалуйста!

Сцена была глупая и неловкая. Из всех троих одна Теа искренне верила, что их развалившаяся семья может вновь соединиться и зажить припеваючи. Глядя на озаренное надеждой счастливое лицо дочери, Гермес думал о том, что назад пути нет. Он любил Джулию, а Марта была пройденным этапом в его жизни, ошибкой, которую он совершил много лет назад. Но его бывшая жена была не из тех, кто добровольно уступает свое место сопернице, тем более что ее бывший муж после нескольких лет разлуки казался ей еще очень даже привлекательным.

– Попытка не пытка, – с фальшивой покорностью произнесла Марта и посмотрела на Гермеса невинным взглядом, в котором Гермес увидел торжество.

Инстинктивно он попятился к двери. Ему пора было уходить, его ждала Джулия, он так соскучился по ней за эту неделю.

– Сейчас тебе нужно думать только о том, чтобы поправиться, – сказал он дочери, берясь за ручку, чтобы выйти из палаты.

– Я не хочу, чтобы ты возвращался к этой женщине! – закричала вдруг Теа и замерла в страдальческой позе – ее сковала резкая боль в груди.

Марта уже не пыталась скрыть своего торжества. Гермес почувствовал, что его заманивают в ловушку, выбраться из которой будет не так-то легко. Он вернулся от двери и сел у постели дочери. Он не мог уйти, не объяснив ей все. Он помнил, что его ждет Джулия, но был уверен, что она не рассердится на него за опоздание, ведь она любит его, а значит, поймет.

– Что ты имеешь против нее? – мягко спросил он.

– Я ненавижу ее, папа, страшно ненавижу, лучше бы она умерла!

Если бы Теа, такая непримиримая по молодости лет, могла знать, что желает смерти смертельно больной женщине! Гермес покрылся холодным потом, его сердце сжалось от безотчетного, почти мистического страха. Марта, между тем удобно устроившись на диване у окна, следила за развитием событий.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь, – пробормотал Гермес, но, взяв себя в руки, продолжал уже более твердым голосом: – Конечно, я не могу заставить тебя не ненавидеть ее, равно как не могу заставить себя ее не любить, но пойми, любовь к тебе и любовь к ней – разные вещи. У тебя нет никаких оснований меня ревновать, а тем более требовать, чтобы я вернулся к твоей матери. Когда ты повзрослеешь, то первой же бросишь в меня камень. Ты не простишь мне такого лицемерия. – Про себя он подумал: жертвы. – Не может быть счастья, построенного на несчастье других, и если ты с этим не согласна, мне очень жаль. Я считал тебя умной и, главное, порядочной девушкой. Но хватит об этом. Твоя задача – скорее поправиться, все остальное – потом.

Это была длинная и горячая речь, никогда еще он так откровенно не разговаривал с дочерью.

– Я хочу, чтобы меня любили, – тоном избалованного ребенка сказала Теа. – Я хочу, чтобы у нас была нормальная семья, чтобы мы жили вместе.

– Все хотят, чтобы их любили, тут ты неоригинальна, но не все способны жить во лжи ради видимости семьи.

– Я всю жизнь прожила во лжи, – горячо возразила Теа, – и в одиночестве. Где ты был, когда я росла и так нуждалась в тебе? Ах, простите, пожалуйста! Профессор Корсини боролся с недугами, спасал человеческие жизни! Ее тоже рядом не было, – добавила Теа и бросила взгляд на мать, которая застыла на диване, как кошка, готовая к прыжку. – Скажи, где ты был в ту ночь, когда я стала женщиной?

Теа переняла у матери эту манеру нападать, оказалось, она тоже умеет наносить удары по самым уязвимым местам. Гермес весь сжался от жестоких и несправедливых обвинений дочери.

– Свой неудачный женский опыт ты тоже готова приписать на мой счет? – язвительно спросил он, в душе считая себя ответственным за нелегкую жизнь Теодолинды.

Теа, уловив страдание в глазах отца, поняла, что ее удар попал в цель.

– Мне было четырнадцать, – неумолимо продолжала она, – а ему тридцать. С ним я чувствовала себя как за каменной стеной. Возможно, я искала в нем отца, которого у меня никогда не было. Ты ведь ушел, а она, – Теа снова бросила взгляд на мать, – занималась только собой. Тогда мы были в Греции. Настроение у меня было ужасное. Ты отделывался короткими и редкими телефонными звонками, мама каталась на яхтах. – В голосе Теа слышалась ненависть к обоим родителям. – Он совсем потерял голову, но после того, как это произошло, вдруг испугался, что я могу забеременеть, и потащил меня в Афины делать какой-то укол. У меня было так гадко на душе, что хотелось умереть. Я сразу же рванула на аэродром и улетела в Милан.

Теа рассказывала все это ровным бесстрастным голосом, словно отвечала урок у доски.

– Ну хватит, замолчи, – резко сказала Марта. – Твои любовные похождения никого не интересуют.

– А почему, собственно? – отразила удар Теа. – Это только начало, у меня в жизни уже было многое, могу поделиться опытом. Хотя, конечно, это очень деликатные дела, родительские уши не созданы для таких откровений.

– Я сказала, замолчи, – повторила Марта спокойным, но твердым голосом, после чего обратилась к мужу: – Неужели даже после того, что ты сейчас услышал, ты не согласен еще раз попробовать? Может, попытаемся склеить наш разбитый брак?

Гермес даже не посмотрел в ее сторону.

– Рассказывай дальше, – сказал он дочери.

Он был уверен, что если Теа сейчас не выговорится, она замкнется в себе навсегда. Он вспомнил свою сестру Диану, которая была создана для семьи, однако мужчины, которым нужно было совсем другое, использовали ее лишь для грубого, примитивного секса.

– За день до аварии я сделала аборт, – призналась Теа.

Она устала, голос ее ослабел, но она чувствовала потребность освободиться от мучивших ее проблем, хоть раз в жизни объяснить родителям причину своих несчастий.

– Это ты виновата, – набросился на Марту Гермес.

– Нет, – остановила его Теа, – это и моя вина. Вернее, только моя вина. Я вдруг засомневалась, стоит ли производить на свет еще одно несчастное существо. Будет ли оно кому-нибудь нужно? Ведь я даже не уверена, нужна ли я сама кому-нибудь, включая отца моего неродившегося ребенка.

Марта, не отрываясь, смотрела на Гермеса, но его лицо было непроницаемым. За прожитые вместе годы она его неплохо изучила и не сомневалась, что за внешним спокойствием скрывается настоящая буря чувств. Что касается его реакции – Марта не бралась ее предсказать и боялась, что слишком откровенное давление может вызвать с его стороны столь же откровенный отпор.