Мисс Чудо - Лоретта Чейз

— Я не героическая личность, — заявил он притворно небрежным тоном. — Это вздор.

Она повернулась к нему.

— Это не вздор. Как вы можете так говорить? Они стояли на главной улице на виду и в пределах слышимости многочисленных любопытных прохожих. Алистер понимал, что ему следует отпустить мисс Олдридж и вернуться в гостиницу, но он не мог. Уж она-то, как никто другой, должна была понимать это.

Он вспомнил, как она говорила ему, что у него в любом случае было мало шансов выжить, согласился бы он или нет на ампутацию ноги. Но он не согласился и выжил. Однако отказался он из страха, а не потому что взвесил все шансы, и до сих пор не мог себе этого простить.

Его так называемый героизм был общественным достоянием, и с этой трудностью приходилось сталкиваться почти ежедневно. Это было как заноза, которая с течением времени впивается все глубже и глубже. Возможно, если бы кто-нибудь, кто был ему дорог, знал правду, ему было бы легче жить с этой мыслью. Ему хотелось рассказать ей все, но он не мог этого сделать. Тогда он расскажет ей хотя бы часть.

Он оглянулся вокруг, не увидел ни одного местечка, где они могли бы побыть вдвоем, не рискуя дать пищу слухам.

Видимо, догадавшись о его желании, она пришла ему на помощь.

— Не хотите ли полюбоваться видом на Мэтлок-Бат, открывающимся с холма? — спросила она, кивком указав на дорожку, ведущую на холмы Эйбрахама. — Это кратчайший путь, а вид оттуда открывается превосходный.

Когда они оказались вне пределов слышимости, Мирабель сказала:

— Не понимаю, почему вы каждую ночь видите во сне битву при Ватерлоо. Надо бы узнать рецепт поссета или сиропа, который избавил бы вас от кошмаров. Мой отец, например, считает, что следует принимать лауданум. Может быть, посоветоваться с аптекарем? И если эта битва перестанет преследовать вас во сне, вас больше не будет раздражать разговор на данную тему?

Его преследовала во сне не только битва, но об этом он умолчал. Ему не давала покоя мысль о ней.

— Меня раздражает, что из меня делают героя, — объяснил он. — Я долго мирился с этим, потому что не мог припомнить, что произошло в тот день. Мне приходилось полагаться на то, что говорили об этом другие. Теперь, когда я вспомнил, мне невыносимо думать, что у вас сложилось обо мне превратное мнение. Я высоко ценю ваши добрые чувства ко мне, как к герою, и готов сохранить их даже путем обмана.

Голубые глаза с недоверием уставились на него.

— О чем вы говорите? Какой обман? Есть живые свидетели вашего героизма.

— Другие делали то же самое и еще больше, — возразил он. — Ничего особенного я не совершил. Некоторые много лет прослужили под командованием Веллингтона. Вот они действительно проявляли чудеса героизма. Знай вы об их подвигах, поняли бы, насколько глупо возвести меня в ранг героя.

Она молча шла дальше. Алистеру страшно хотелось рассказать ей все. Всю правду. О том, что случилось в палатке хирурга. Возможно, когда-нибудь он решится рассказать ей об этом.

Он молча хромал рядом с ней, время от времени поглядывая на ее профиль, думая, что она, наверное, производит переоценку своего отношения к нему, в результате которой, возможно, ее чувства к нему изменятся. Она хмурилась. Боже милосердный, и зачем только он распустил язык?

— На прошлой неделе я получила письмо от тетушки Клотильды, — сказала она. — Тетушка подробно описывает ваши любовные похождения. Она всегда называет вещи своими именами. Тетушка написала о мятеже у Кенсингтонских ворот, о памфлетах, о долговой яме, о судебных исках и еще о многом. Тогда я поняла, почему лорд Харгейт сказал, что содержать вас — дело дорогостоящее и хлопотное.

Алистер почувствовал, как на его плечи снова опускается тяжесть, ощутил бесцельность своих усилий и усталость, которой не испытывал в течение нескольких недель. Прошлое камнем повисло на его шее. Бог с ним, с каналом, но он может из-за этого потерять ее расположение.

— Полагаю, это цена, которую приходится платить за обладание сильным, ярким характером, — продолжала она. — Вы привлекаете внимание прессы. Газеты сделали вас знаменитым не только из-за ваших подвигов — хотя вы можете ими гордиться, — но и потому, что из вас получился великолепный персонаж героической истории.

Ему послышалась веселая нотка в ее голосе, и он осмелился снова заглянуть ей в лицо. Он увидел намек на улыбку в уголках ее мягких губ и веселые искорки в голубых глазах. Вспомнил, как в тот первый день она вбежала в дверь малой гостиной. Глаза у нее блестели, лицо сияло улыбкой, согревшей ему душу.

Он вспомнил, как при виде ее у него становилось легче на сердце и как действовали на него малейшие изменения выражения ее лица.

— Героическую историю? — переспросил он.

— В Лондоне разразился скандал, после того как вы расторгли помолвку и связались с куртизанкой, — сказала она. — Потом взбешенный отец отправил вас за границу. В качестве атташе в дипломатическом корпусе. Лорд Харгейт не собирался отправлять вас на войну, не так ли?

— Разумеется, нет. Мой родитель считает меня разболтанным, бесшабашным, совершенно непригодным для военной службы.

— Но не таким вы были человеком, чтобы сидеть в Брюсселе, когда другие пошли воевать, — продолжала она. — Немногие знают, как вам удалось это сделать. Но они молчат. Известно лишь, что вы каким-то образом оказались в самой гуще сражения.

— В такие моменты командование радо заполучить любого, — объяснил Алистер. — У меня были школьные друзья, они замолвили за меня словечко, да и я проявил настойчивость — прилип как банный лист. Они просто не могли отделаться от меня и позволили к ним присоединиться.

— Как бы то ни было, в бою вы проявили храбрость, — произнесла она. — Не раз рисковали жизнью, спасали раненых. Храбро сражались. Стойко держались, даже когда вас ранили. А дальше следует полное драматизма повествование о том, как лорд Гордмор разыскивал вас в темноте среди мертвых и умирающих, и о вашем чудесном исцелении. Вот видите? Чем не героическая история, мистер Карсингтон?

Алистер наконец увидел целиком всю картину. Он остановился и, опираясь на трость, уставился в землю, а в голове его проносились отдельные эпизоды, словно сцены какой-то пьесы. В финале он увидел, как появляется в полном составе вся его семья и увозит блудного сына в Англию.

И тут он рассмеялся — от смущения или от облегчения, а может быть, от того, что так нелепо сложилась его жизнь.

Он поднял голову — слишком поздно, чтобы заметить озабоченный взгляд, который она бросила на него, — и сказал:

— Все так, как вы сказали, когда приехали к Уилкерсону. Вы единственная решились сказать мне все это без обиняков. Даже мой лучший друг… — Он не договорил и усмехнулся. — Бедняга Горди. Но зачем было ему открывать мне на это глаза, если даже мои братья, которые никогда не упускали случая поставить меня на место, держали язык за зубами?

— Им следовало рассказать вам, — заявила она. — Но они, возможно, не сознавали, как сильно это вас мучит.