Огонь любви, огонь разлуки - Анастасия Туманова

– Какой-такой тыще?!! – виртуозно изумился Севостьянов. – Да мы этаких деньжищ отродясь в руках не держивали, а уж дочка-то Ольги Агафонны – тем более! У ней они и вовсе взяться ниоткуда не могли!

– Почем знаешь, что от Марьи Аполлоновны деньги были? – снова влез Северьян. – Да не пихайте вы меня, Владимир Дмитрич!!! По роже евонной видно, что денежки прибрал, а мальца сбагрил с глаз подале!

Но тут разозлился и Севостьянов. Он весь откинулся назад, выпятив тощий живот, и его глазки обратились в узкие щелочки:

– Ты на меня не лайся, шаромыжник! Видали мы таких! И уж извиняйте, ваше благородие, но только я в толк не возьму – с каких таких прав вы мне тут допрос чините? Вы Мерцаловым сродственник какой? Нет? Ну так я вам и ответ держать не обязан! Завещание Ольги Агафонны чин чином обстряпано, и свидетели есть, на то бумага имеется, а за мальчишкой по городу бегать я не подписывался! Он сам понимать был должон, какое ему счастье на голову упало! Отказался – его право! Желаю здравствовать!

Со скрипом развернувшись на кожаных пятках валенок, Севостьянов ушел в дом и хлопнул дверью.

До конца переулка Черменский мрачно молчал, но уже возле Колтовки все-таки сорвался:

– Ну когда ты перестанешь соваться в каждую дыру, а?! Что ты в него вцепился, как клещ, ведь по морде этого Севостьянова видно, что он со своим не расстанется! Еще заранее все обстряпал, у вдовы завещание выбил, дом к рукам прибрал! Разве такого на твои наскоки возьмешь?!

– Бубну об забор ему надо было прямо там выбить, только и делов… – упрямо бурчал, пиная сапогом комок грязи, Северьян. – Разом бы все рассказал, как на духу…

– «Бубну»! Забыл, что ты беспаспортный?! В части давно не сидел?! А у меня денег нет сейчас тебя вытаскивать!

– Помню…

– А раз помнишь, так и молчал бы! Если б мы стали с этим Севостьяновым по-хорошему разговаривать, возможно, он рассказал бы, где мальчик, а теперь… Бегать нам с тобой по всему Питеру и каждого бродягу допрашивать! Попробую вечером вернуться, денег этому упырю, что ли, дать…

– Ну, знаете что, ваша милость!.. – взвился возмущенный до глубины души Северьян… и тут сзади послышался тоненький писк:

– Эй, дяденьки, стойте, подождите-е-е!

Владимир и Северьян одновременно обернулись. По переулку за ними неслась, быстро перебирая босыми голенастыми ногами, рыжая девчонка, полчаса назад чуть не ударившая Северьяна тряпкой.

– Да что ж вы!.. Я голосю-голосю, а вы и не слышите! – Она остановилась, споткнувшись, и упала бы, не поймай ее Владимир.

– Спасибочки вам… Ой, не трожьте, барин, я грязная, замурзитесь… Я ведь это… Того… Андрей Кирилычу вы не верьте, он, змеюк, все не так сказал, как было… А вы Ваньке кто?

Владимир, к которому непосредственно обратилась девчонка, на мгновение запнулся, не зная, что ответить. И этим воспользовался Северьян.

– Я ему отец, – спокойно произнес он, изо всех сил не замечая изумленного взгляда Черменского.

Девчонка всплеснула черными ладонями и тут же прижала их к щекам. Ее синие, неожиданно большие глаза в рамках рыжих ресниц стали еще больше.

– Охти мне… – пробормотала она, ошалело разглядывая Северьяна. – Вот счастье-то како… Ить и вправду похожи… Вот счастье-то Ваньке подсыпало…

– Ты знаешь, где он? – быстро спросил Северьян.

– А то! Еще б мне не знать! Да ступайте со мной, господа, все покажу! Как вас зовут-то, сударь?

– Северьян… Дмитрич… – говоря это, Северьян несколько смущенно покосился на Владимира, но тот уже ничему не удивлялся.

Девчонка улыбнулась во всю ширь, блеснув с грязной мордочки белыми зубами, и размашисто, почти бегом, зашагала по улице, то и дело оглядываясь через плечо: идут ли «господа» за ней.

– Ты с ума сошел? – вполголоса спросил Владимир.

– Так что извиняйте… – виновато отозвался Северьян. – Дак где ж мне другое отчество-то брать? Мой папаша почтение засвидетельствовать сроду не появлялся и посейчас, верно, в Шанхае где-нибудь кирпич кладет, а может, помер… Я его в глаза не видал… А коли б и видал – все едино, ихние имена крещеному человеку сроду не выговорить… Ну, коль вам так неудобственно, хотите – Иванычем буду! Надобно же человеку хоть какое-то прозванье иметь…

– Да хоть Сарафанычем! Зубы мне не заговаривай! Ты зачем в его папаши записался?!

– Не вас же туда было записывать, – резонно заметил Северьян. – Вон, и девка говорит, что на меня похож… Да надо было сразу нам с вами и Севостьянову этак сказать, авось по-другому бы вел себя, кровохлеб… И потом, какая разница? Все равно придется шкетенка с собой забирать, так хучь папаша, хучь дядька, хучь с Зацепы сват…

Никакой логики в беспорядочных умозаключениях друга Владимир не усмотрел, но вылетевшего слова было не вернуть, и, поразмыслив, он решил, что, возможно, хуже от этого не станет.

Найти Ваньку оказалось не так-то просто. Рыжая девчонка, назвавшаяся Наташкой, привела их обратно в город, где неутомимо принялась таскать по грязным кабакам, трактирам, дешевым меблированным комнатам, пятаковым ночлежкам, закоулкам и трущобам вокруг Сенной площади, залитым помоями и заполненным грязными, злыми, голодными обитателями. Опасности, впрочем, не было: Наташку тут все знали. В каждом трактире, в каждой занюханной ночлежке она деловито вопрошала: «Ваньку актеркина не видали, православные?» Выяснялось, что видали Ваньку многие, но точно указать его местонахождение не брался никто. Понемногу Черменскому стало понятно, что сын Марьи прибился к шайке уличных воров, состоящей из разновозрастных мальчишек, которые стаей налетали на прохожих, вырывали из рук поклажу, сдирали одежду, которую можно было сдернуть, и стремительно уносились прочь.

– В «расстойной», кажись, дрыхает… – уже перед сумерками заявил им весь покрытый коростой пацан лет шестнадцати с изъеденным сифилисом лицом.

– Далече это? – кисло осведомился Северьян (даже он подустал).

Наташка довольно хихикнула:

– Што вы, Северьян Дмитрич, рядушком! Чичас мы переулочками-переулочками – и вылезем! Только б не убег куда…

Ванька не «убег». Хозяин ночлежки «Расстойной», кривой дед с замызганной плешью, узнав Наташку, тут же за ногу сдернул мальчишку с верхних нар, спровоцировав тем самым водопад сонной матерщины и протестов.

– Чего разоряисси, шалавино отродье? – строго спросил хозяин у сидящего на полу и почесывающегося постояльца. – К тебе тута господа пришли, цельный день по всему Питеру ишшут. Поди, чего важного упер?

– А че надо-то? – зло и испуганно буркнул мальчишка, вставая и пододвигаясь ближе к открытому в переулок окну. Северьян заметил этот маневр и незаметно переместился так, чтобы в случае надобности успеть поймать Ваньку. Владимир же, не отрываясь, смотрел в лицо мальчика.

Только обладая очень хорошим воображением, можно было назвать Ваньку похожим на Северьяна. Мальчишка оказался точной копией своей матери, и даже многодневная грязь, расцвеченная коростой в альянсе с поджившими и свежими ссадинами, не могла скрыть золотистой смуглоты скуластого лица и больших черных, сумрачно блестящих глаз. Он был страшно худым и костлявым, сквозь прорехи в полуистлевшей рубахе виднелись торчащие ребра и ключицы, грязные черные волосы свалялись войлочными комками, и из них торчал разнообразный мусор – от подушечных перьев до остатков еды. Смотрел Ванька недоверчиво и нагло, но за этой миной уличного «рыцаря тумана» отчетливо просматривался страх. На Наташку мальчишка поглядел с неприкрытой ненавистью, и та поспешила затараторить: