Добронега - Владимир Романовский

— Эй, кто там! — позвал Владимир.

В покои вошли четверо молодых парней, ратники — но не из добрыниной охраны.

— Возьмите молодца под белы руки, — велел Владимир.

Добрыня распрямил богатырские плечи и улыбнулся презрительно. Он был очень крепкий старик, и с кем угодно мог помериться силой, но ратники тоже были крепкие, и их было четверо. Схватка была недолгой. Добрыне вывернули руки за спину. Он яростно смотрел на Владимира. Владимир был зол, но спокоен.

— Детей и дома у тебя нет потому, что в молодости ты на баб мало внимания обращал, — мрачно сказал он. — В Новгороде тебя ненавидят потому, что ты дурак и вместо того, чтобы уговаривать да умасливать, ищешь, как бы свердом помахать поплотнее, да побольше народу скосить. А престол ты отдал мне потому, что даже в посадники с твоим умом не годишься. Служишь ты мне всю жизнь, это верно. Но скажи, неужто ради этой службы тебе пришлось на неопределенное время отложить более важные и более интересные какие-то дела, и если да, то почему я об этих делах ничего не знаю? Может, служа мне, ты похоронил свой зодческий дар? Или талант летописца? Или проповедника? На худой конец хлебороба? Не хочешь ли ты сказать, что, не служи ты мне, ты бы строил, а не рушил, писал бы, а не бросал по ветру да в реку хартии и фолианты, обращался бы к народу с тонкой мудростию, а не с грубой бранью, сеял бы, а не жег?

Добрыня продолжал смотреть яростно, но нужные, едкие и меткие слова — не находились.

Владимир пригладил правый ус.

— Приехали ко мне на праздник полоцкие боляре, — сказал он, — муж с женой, люди мирные, никому в этой жизни зла не причинившие, и привезли дочку — чтобы на град первопрестольный посмотрела распахнутыми глазами. Думали, что Владимир — муж гостеприимный. А оказалось — это они старому козлу живой товар доставили. Мне только вот с Полоцком поссориться не хватало. Чтобы Изяслав к Ярославу присоединился.

Добрыня сразу сник. Взывания к совести большого впечатления не произвели, но теперь оказалось, что дело было политическое, а к политике старый воин всегда питал огромное уважение. Поняв, что чуть не поставил под угрозу равновесие сил во владимировых владениях, Добрыня испугался.

— Отпустите его, — приказал Владимир. — И оставьте нас вдвоем.

Ратники вышли. Добрыня стоял перед Владимиром, повесив голову.

— Прости, князь, — сказал он просто.

— Прощу со временем, — ответил Владимир. — Пойдешь завтра к богатым межам денег просить. Нужно много войска снарядить, казны не хватит.

— Я — к межам? Опять?

— А ты все свое. Это не по тебе, то не по тебе. Только на девок молоденьких смотреть тебе не зазорно.

— Нет, я…

— Ты. Пойдешь к межам. Они думают, что ты сам меж.

— Я не меж.

— Мне все равно, меж ты или нет. Но они думают, что меж.

— Но я…

— И это нужно учесть и использовать. У них связи во всех землях, и деньги у многих есть. Ко мне они благоволят, поскольку думают, что мать моя была из межей. Это тоже надо использовать.

— Сестра моя не…

— Молчи, Добрыня. Тебе надо молчать да исполнять. Думать ты не умеешь. Только что ты в этом убедился. Через полчаса явись в совещательную палату.

— Зачем?

— Воздержись от вопросов. — Владимир помолчал. — Воевод я собираю. Дело очень важное. Отлагательства не терпит. А не хочешь — возьми у казначея сколько унесешь, и езжай, куда ветер дует. Замену я тебе как-нибудь подберу.

— Я приду, — пообещал Добрыня.

— Эка радость. Ну, сделай милость. Обуться не забудь.

Резко повернувшись, Владимир вышел. Добрыня сел на кровать и обхватил голову руками. Вот я дурак, подумал он. Вот дурак. Лет пять уже, как думаю я, что Владимир постарел да обленился, что ни к чему он не стремится больше, что нет у него воли к правлению, что слаб он стал. А он — вон какой у меня, племянник. Все тот же, только научился умильное лицо при этом делать. Чуть было я его не подвел… чуть не предал…

* * *

Воеводы собрались в малой совещательной палате вокруг стола, на котором горели изящной греческой работы светильники. Вездесущие варанги, вот уже лет двести терзающие Британские Острова, вывезли оттуда легенду о древнем, но вроде бы уже христианском, конунге, собиравшем своих ратников за специальным круглым столом для совещаний. Все ратники имели равное право голоса и свободно высказывали свое мнение по тому или иному вопросу. Входя в помещение последним, Владимир подумал что, несмотря на отсутствие формального права трепать языками без спросу, общими своими настроениями воеводы его весьма напоминают древнюю бриттскую вольницу. Из десяти воевод семеро были в летах — усмиряли когда-то Новгород, дрались со шведами, греками и печенегами вместе с Владимиром, но вот уже лет десять, как бездействовали, иногда лениво отдавая приказы другим. Они обросли многочисленными приспешниками, семейными связями, и жиром, и в данном своем состоянии никуда не годились. Странно, что он раньше этого не замечал. Или не хотел замечать. Он считал их своими друзьями, как считал друзьями своих соратников его предок Олег. Олега, по тайным семейным преданиям, продали с потрохами, отомстив за жестокость и вероломство. Владимир поежился. Жестокости и вероломства в его собственной жизни тоже хватало. Возмездие, подумал он вяло. Возмездие не в том, что воеводы его слабы и, возможно, продажны, и не в том, что за все грехи ему вдруг предъявили счет — к этому он всегда был готов. Но в том, что счет этот предъявил ему собственный сын.

То, что рассказали ему вернувшиеся из Новгорода гонцы, было не просто возмутительно — беспрецедентно. Посадники и ранее ссорились с Киевом, но вступительные препирания затягивались обычно на месяцы — и господа, и вассалы давали себе время подготовиться к конфликту. У Ярослава же, как оказалось, все было готово. Он одним махом и отказал Киеву в дани, и объявил Землю Новгородскую независимым государством. И управлялось это государство, судя по рассказу послов, эффективно, без задержек, все целиком и сразу. Начавши спускаться по реке, у первого волока послы сошли с ладьи, чтобы пересесть на коней. Оказалось, что ярославовы гонцы их опередили по берегу, и в лошадях в трех поселениях подряд им было отказано. Олегов Указ, безоговорочно действовавший целое столетие, не распространялся больше на новгородские территории!

Что-то надо было предпринимать в очень скором времени, иначе остальным сыновьям, вдохновленным примером ловкого брата, тоже чего-нибудь захочется выкинуть. Включая, между прочим, даже Бориса. Сердце Владимира сжалось — Борис, безвольный, неприкаянный, и самый любимый — нуждался в постоянной опеке, и защита от соблазнов была этой опеки частью. Нельзя допустить, чтобы Борис совершил подлость. Поэтому Ярослава следует остановить любыми путями. То есть — смертоубийством большого количества народу, оказавшегося так или иначе на стороне мятежного сына. Не хочется. Неужто нет другого пути?

Молодых воевод было трое.