Полет орла - Валентин Пронин

К остановившемуся в Демутовом трактире (так назывался лучший в Петербурге ресторан с гостиницей) неожиданно постучался щеголевато одетый, молодой еще человек со свертком и саквояжем в руках.

– Имею честь видеть его превосходительство генерал-майора Александра Никитича Сеславина? – низко кланяясь и улыбаясь с искренним интересом, спросил человек со свертком и саквояжем. В ответ на утвердительный кивок Сеславина вошедший представился:

– Мастер живописи от Академии художеств Федор Матюшкин. Простите снисходительнейше за беспокойство, ваше превосходительство, но я послан-с, в надежде на ваше благосклонное согласие, любящими ваше превосходительство и весьма высокопоставленными особами с просьбой написать ваш портрет на холсте масляными красками в достоверных размерах. Портрет поясной-с.

– Кто же вас послал?

– Просили-с не извещать ваше превосходительство. Умоляли-с портрет написать для торжественного супризу, ваше превосходительство.

Сеславин засмеялся, он понял, что приятный сюрприз готовит ему кто-то из близких его друзей.

– Ну что ж, господин Матюшкин, тогда давайте приступим. А сколько времени вам понадобится?

– Два дня-с, ваше превосходительство. Как раз ко Христову Воскресению будет готов-с.

Сеславин позвал гостиничного слугу и с его помощью облачился в генеральский мундир. Матюшкин тем временем поставил деревянный станок с натянутым холстом, уже загрунтованным, подготовленным для наложения красок. Он взял мольберт в левую руку, а правой взмахнул, держа кисть изящно, будто дирижер перед оркестром.

Работа закипела, прерываемая только, когда лакей приносил поднос с обедом и бутылкой вина. Художник ел мало, вина же совсем не употреблял, говоря, что во время работы обильная пища, а тем более горячительное, ему противопоказаны.

Утром, в воскресенье, художник Матюшкин нанес последние штрихи на портрете Сеславина и, отступая, воскликнул:

– Соблаговолите, ваше превосходительство, посмотреть-с и оценить ваше изображение в натуральную величину.

Александр Никитич подошел и невольно испытал удовольствие, даже волнение: Федор Матюшкин недаром учился в Академии художеств.

На портрете был изображен человек в расцвете молодости; чрезвычайно привлекательное, красивое, мужественное лицо, курчавые русые волосы, лихо подкрученные усы, пристальный взгляд больших выразительных глаз; во всем облике ощущение сдержанного порыва, огромной энергии. Он в гусарском мундире с орденами Георгия и Владимира и своим юношеским «мальтийском» крестиком, подаренным ему за усердное учение и службу императором Павлом I. Под портретом написано: «Храбрый генерал-майор Сеславин, командир Сумского гусарского полка, отличившийся в достопамятнейшем походе 1812 года партизанскими делами. Он первый известил г-на главнокомандующего армиями о намерении неприятеля идти из Москвы в Калугу и тем содействовал предупреждению его под Малоярославцем, которое имело следствием постыдную и гибельную для французов ретираду».

– Прекрасно, господин Матюшкин, – растроганно произнес Александр Никитич. – Вы мастер знатный, лучшего нельзя было и желать. Сколько я должен за вашу работу?

– И – ничего, совершенно ничего, ваше превосходительство! – сияя от похвалы своей живописи, воскликнул Матюшкин. – Всё уже уплачено наперед и с походом-с. А ваша плата для меня – есть ваше одобрение скромного и усердного моего труда.

Матюшкин собрал кисти, мольберт, сложил дощечки станка и откланялся, осчастливленный удачно исполненным заказом. Едва он ушел, явился ливрейный лакей с вислыми седоватыми баками (Сеславин слышал, как он подкатил к гостинице на коляске).

– Ваше превосходительство, господин Сеславин? – лакей почтительно мотнул баками. – Примите сей билет-приглашение на обед в вашу честь и с вашего благосклонного согласия на нем присутствовать.

«Незабвенному герою от скромного товарища за сим примите уверение в совершенном почтении, граф Дмитрий Шереметьев» – значилось в приглашении с золотой виньеткой.

В одном из самых великолепных домов на Мильонной, где селилась, как правило, рафинированная русская аристократия, сияли десятки свечей. Лакеи в ливреях и перчатках, мажордом с булавой, увенчанной серебряным шаром. Кучера, толпившиеся у выстроившихся вдоль чугунной изгороди выписных карет. Все это праздничное великолепие и суета образовалось ради Сеславина, приехавшего на простом наемном извозчике.

Александр Никитич отпустил возницу и, предшествуемый мажордомом, поднялся на высокое крыльцо с колоннадой. На пороге мраморного вестибюля его встретил юный граф Дмитрий Шереметьев, с которым они познакомились и сблизились во время прусского похода, обозревая достопримечательности северо-германских городов. И Дмитрий Шереметьев, и его двоюродный брат Михаил Воронцов, так же, как и Сеславин, и большинство других титулованных и нетитулованных, но славных русских офицеров были участниками Бородинского сражения. Многие из этих славных офицеров погибли, другие участвовали в Лейпцигской битве и других сражениях, получили высокие чины, как Сеславин, или сделали более значительные карьеры, исходя из их знатного родства, приближенного ко двору, имея доступ к дипломатической или иной стязи высокого государственного управления.

К Сеславину с радостными улыбками приблизились молодые и зрелые представители петербургского «бомонда». С Дмитрием Шереметьевым он обнялся. Потом его уделом стало значительное число поклонов, отданных приветствовавшим его мужчинам. К нему были протянуты прелестнейшие ручки светских дам, смотревших с восторгом на прославленного партизана. И он не без удовольствия прикасался губами к их благоухающей коже и нежным пальчикам. Да, это было время чествованья героев. А Сеславин, несмотря на свое скромное происхождение, был одним из самых прославленных героев, о которых говорила Россия.

После множества представлений молодого генерала красивейшим женщинам и почтеннейшим сенаторам со звездами на боках и лентами через плечо Шереметьев пригласил Александра Никитича составить пару его сестре Марии и первой парой проследовать в столовую залу. С шумом отодвигаемых стульев, с шелестом платьев очаровательных патриоток, восхищенных чествованьем славного и такого молодого генерал-майора, начался изысканный обед – и начался он с хлопанья пробок и легкого шипения пенящихся бокалов.

– За государя, за Россию! – предварительно провозгласил седовласый сенатор, соблюдая укороченный, но обязательный ритуал. И когда гости подняли бокалы и выпили шампанское, как отметившие официальную часть торжества, Дмитрий Шереметьев сразу же воскликнул:

– За нашего дорогого и вселюбезного гостя, за славного героя русской армии генерал-майора Сеславина!

– Виват! – закричала молодежь, торопливо подставляя бокалы под зеленые бутыли, привезенные из страны побежденного врага. – За здравие Сеславина, ура!

– За ваше здоровье, Александр Никитич, – пропела голоском малиновки соседка Сеславина. И хотя все эти дамы, господа, офицеры и девицы были воспитаны в правилах сдержанности и европейских приличий, сейчас они от души приветствовали того, чей подвиг считался решающим в начале изгнания наполеоновской орды из России.