Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк! 147 боевых вылетов в тыл врага - Максим Свириденков

Уже в Шереметьево мне удалось их удивить. Вышли мы из самолета, и вдруг Вильма с Раулем прямо под плоскостью начали курить. А от этого в любую секунду мог произойти взрыв. Я заорал на весь Шереметьевский аэропорт: «Но пушар, но пушар. Лугар пара пушар!» Это означало: не курите, не курите, вон место для курения. Они на меня глаза вытаращили: «Абло де испаньол?» Ответил я им уже по-русски: «Да нет, это я так, со страха». Дело в том, что, начав летать с ними, я купил русско-испанский разговорник, выучил несколько простых фраз, а серьезно, конечно, ничего не знал. И тут получилось непроизвольно. Но, прощаясь со мной, Вильма сказала: «Вот, командир так с нами налетался, что по-испански заговорил». Мы обменялись последними фразами: «Аста ля виста!» — «Аста ля виста!». Это означало — «До свидания!»

«Пражская весна» — слышали про такое? Да, речь идет о знаменитых событиях, проходивших в 1968-м с января по конец августа. Александр Дубчек в тот период был первым секретарем компартии Чехословакии и начал реформы, расходившиеся с линией Советского Союза. Андропов хорошо об этом сказал: «Они собираются сделать из страны что-то вроде Югославии, а затем — Австрии». Конечно, американцы тогда очень хотели перетянуть Чехословакию на свою сторону. Но им вовремя не дали этого сделать. И уже 20 августа в Чехословакию вошли войска пяти стран — членов Варшавского договора (Советского Союза, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии). Причем произошло это не по произволу руководителей государств, а по опубликованным в печати просьбам целого ряда видных общественных деятелей Чехословакии, которые хотели такого введения войск для защиты социализма.

Незадолго до двадцатого числа меня срочно вызвал Федор Иванович Добыш и сказал: «У меня два экипажа немедленно запросили в Чкаловскую, один поведешь ты. Когда из Москвы звонили, то конкретно сказали, чтобы Касаткин был».

Я, естественно, исполнил приказ. Прилетели мы в Чкаловскую, только там узнали, куда дальше лететь придется. Нам говорят: «Перед Чехословакией можете пока отдохнуть. Мы для вас специально закрыли спортзал, поставили койки, там и размещайтесь». Я только собрался идти вместе со своим экипажем, как слышу: «Леха, ты чего, не узнаешь?» Оглядываюсь, передо мной мой военный друг Сашка Леонтьев. Конечно, мы оба были так рады. Он предложил: «Сейчас тут никого не будет, до вылета времени много, поедем ко мне!» И мы поехали. Он жил под Москвой около Шереметьево и, оказалось, был заместителем командира бригады, стоявшей в Чкаловской («правительственной», как мы ее тогда называли, ведь именно они обеспечивали все, в том числе и заграничные, перелеты наших высших чинов).

Дома у Сашки его жена накрыла нам стол, мы сели. Я спросил его, зачем нас так спешно вызвали. Он мне объяснил, что в Чехословакию будут срочно вводить войска, преимущественно наши, немецкие и болгарские, и мне придется вылететь туда со штабом Западной группы войск. Все получилось так, как он сказал. Когда наш самолет был уже готов и до вылета оставалось совсем немного, к аэродрому стали подъезжать бесконечные черные «Волги». Понятно, что в этих машинах были за люди — генералы, полковники и даже сам генерал-лейтенант Майоров, новый командующий Западной группы войск. Но меня больше заинтриговали две женщины, которые, выходя из спецавтобуса, бережно несли печатные машинки. Потом они эти машинки весь полет, словно детей, держали на руках. Я, вернувшись обратно, спросил у Саньки Леонтьева, что к чему. Оказалось, за печатные машинки я принял шифровальные аппараты.

Но это так, деталь. А вылетали мы на самом деле, готовясь чуть ли не к боевым условиям. Помню, в последний момент ко мне подходит Сашка и говорит: «Аэропорт разграблен, связи не будет, приводы работать не будут, и как бы тебе не пришлось садиться на грунт». — «А что?» — «Может быть взорвана полоса, а может, ради пакости, на полосу поставят трактор. Сам понимаешь, какая обстановка. Поэтому сначала осмотрись и в случае чего садись параллельно бетонке». Ну, я-то после войны привычный, разве впервой, хотя все равно было не особо приятно.

Однако, слава богу, полоса оказалась нормальной, и даже на подходе заработала командная связь, так что диспетчер дал нам условия посадки. Мы сели успешно, остановив самолет возле здания аэропорта. Там нас ждали бронетранспортеры, машины и автобусы, было полно автоматчиков. Советские войска уже вошли в Прагу, и в городе начал устанавливаться порядок. Всех наших пассажиров тут же рассадили в ожидавший их транспорт, и они выехали колонной, которую лидировали и замыкали БТРы.

Оставшись одни, мы всем экипажем отправились к диспетчеру узнать, что тут происходит. Он спросил, как может помочь нам подготовиться к вылету. Мы ответили, что у нас все в порядке, нужно только заправиться горючим. Диспетчер рассмеялся: «Нет, слишком много вы хотите — горючего у нас нет. Но летите в Кшиву — так Польский аэродром называли, — до нее всего полчаса полета, там и заправитесь. А дальше на ваше усмотрение: либо сразу полетите в Москву, либо еще и заночуете…» На том и порешили, оставалось только ждать команды на вылет. И тут нас диспетчер спросил: «А вы видели, что бывает после переворотов?» — «Нет». — «Так сходите посмотрите, пока ждете. Только вчера ведь переворот произошел, вы первые, кто после этого сел на нашем аэродроме».

И мы двинулись всем экипажем, интересно же. Знаете, пражские рестораны, какими они были тогда, представляли собой очень запоминающееся зрелище: разбитые окна, перевернутые столы, сломанные стулья. На некоторых креслах в ресторанах оставались дамские кофточки, сумочки. Видно было, что люди все бросали и в панике убегали. На дверях разбитых заведений дежурили солдаты. Причем как все было организовано: на каждой двери обязательно стояли болгарский солдат или немецкий солдат и наш.

Только вернулись мы, меня тут же вызвали на КП: «Подполковник Касаткин, с вами на Москву полетят три человека. Мы уже связь окончательно восстановили и договорились с Польшей, чтобы вас сразу заправили, так что летите смело!»

Буквально через несколько минут к аэропорту подъехал автобус, окруженный бронетранспортерами. Из автобуса вышли трое гражданских. И что, я их разглядывать буду, что ли? Посадил их, и полетели. В Польше потеряли минут тридцать, пока заправлялись, а потом пошли на Москву, на Чкаловский аэродром, без посадки.

Прилетели мы, я заруливаю, и мне вдруг диспетчер говорит вести самолет на первую стоянку. Я не понимаю, почему, это ж правительственная стоянка, а обычно я в Чкаловском на третью или на пятую стоянки выходил. Но мало ли что. Подруливаю и вижу бесконечный ряд правительственных машин. Те трое, что я вез, высадились, поблагодарили меня, мы с ними попрощались. А через несколько минут ко мне подошел Сашка Леонтьев, хохочет: «Ну что, Леха, членов правительства начал возить?» Я на него глаза вытаращил: «А кого я привез?» — «Неужели не знаешь? Ты же целый день с ним пролетал! Дубчека, конечно!»

Такой вот получился полет. Через некоторое время мне и моему тогдашнему экипажу (капитану В.Д. Кармадонову, старшему лейтенанту С.Н. Хлопцеву и лейтенанту Е.В. Клявзо) была вручена чехословацкая медаль «Zaupevnovani pratelstvi ve zbrani» («За братство по оружию») третьей степени. А дальнейшая судьба Дубчека, к слову, тоже сложилась не самым худшим образом. После Москвы он вскоре вернулся в Прагу и еще до апреля 1969-го пребывал на посту первого секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии и возглавлял Федеральное собрание Чехословакии. Потом на апрельском пленуме ЦК КПЧ он был отстранен от власти и заменен другим словаком — Густавом Гусаком. А самого Александра Дубчека назначили послом в Турцию. В 1970-м, правда, его все-таки исключили из партии, но и тогда не стали сажать, а, наоборот, сделали руководящим лесничествами в системе словацкого лесного хозяйства, где он благополучно проработал до выхода на пенсию.