Акулы во дни спасателей - Каваи Стронг Уошберн

Я останавливаюсь перед зеркалом. В смысле, время от времени полезно в него заглянуть. Вот она я: истинно гавайские кудри, которые я, едва взглянув, тут же принимаюсь сворачивать в пучок, нос толстый и сплюснутый от переносицы до кончика, мышцы рук и ног чуть одрябли. Подняв руки, я вижу живот, и он вовсе не плоский. И даже в Сан-Диего я ухитрилась утратить загар.

Но я здесь. То есть окей.

Все разладилось после той вечеринки, на которой я оставила Вэн одну. Я постоянно без сил, даже если всю ночь спала, и боюсь любых закрытых пространств, где можно столкнуться с ней, или с теми парнями, или с кем-то еще, кто знает. Мне кажется, что слухи облетели всю округу и на меня поглядывают косо даже те, с кем я незнакома.

По пути на занятия я почти никогда не встречаюсь ни с кем из тех, кто знает наверняка, в этом нет ничего сложного, ведь я учусь в основном по утрам. Но как ни стараюсь, порой все равно наталкиваюсь на Вэн, Катарину или Хао и прячусь за ближайшим углом. Как таракан, юркаю в свою комнату в общаге, когда лампы уже не горят, а утром юркаю прочь; так же и в дом к Сааду. Усаживаюсь на заднем ряду аудитории, чтобы видеть всех, кто сидит впереди. И так уже три недели. А правда в том, что я даже не представляю, кто именно и что знает, потому что мы все были пьяные и обдолбанные.

Но я знаю самое главное: теперь я знаю, кто я. Я хотела Вэн, а когда не смогла получить, бросила ее одну с этим зверьем, Коннором и его дружками. Раньше я думала, что всех переросла — и Ноа, и маму с папой, которые даже близко меня не понимали и не знали, чего мне желать, да вообще все острова. Теперь же мне остается лишь скатываться по наклонной.

Впервые за несколько дней я меняю одежду: футболка грязнее некуда, под мышками расплылись светлые круги соли. Я таскаю с собой в рюкзаке чистые трусы, тампоны, зубную пасту, ноутбук и фляжку, в которой перекатываются последние капли виски. Ни бритвы, ни пены для бритья. Сперва мне хотелось сбрить все лишние волосы. Будто я примерная девочка, верно?

Я натягиваю чистую футболку, и все вдруг переменяется. В зеркале уже не мое отражение, я вообще не в ванной, а на травянистом плато. Вокруг возносятся зеленые холмы, веет ветер, древние женщины танцуют хулу. Мы в юбках пау из колючей капы[133]. Юбка царапает поясницу; выше пояса я обнажена. Леи поо сжимает лоб. Волосы густые и длинные, до самой задницы. Просоленная пыльная кожа бугрится крепкими мышцами. Древние люди, хула — как же давно я не чувствовала этого всего. Мы на равнине, я и два ряда женщин, паху[134] грохочет, точно кулак Пеле в землетрясение. Мы поем и танцуем. Небо словно перевернутая чаша яркого зноя, больше белое, чем голубое.

Тут у меня верещит телефон, и я возвращаюсь в теперешнюю Кауи. Это Дин. Я жму на кнопки, включаю автоответчик и замечаю, что Дин уже звонил несколько раз. Ну и плевать. Сама я больше никому не звоню. Ни маме, ни папе, ни Дину, ни Вэн, вообще никому.

Дин снова звонит. Я понимаю, что он не уймется, и отвечаю на звонок.

— Наконец-то она взяла трубку, — говорит Дин.

— Она взяла трубку, — повторяю я.

— Тебе что, трудно ответить? А если у нас пожар?

— У тебя сейчас пожар? — уточняю я.

— Еще какой, твою мать.

— Дин.

— Что?

— Мне некогда слушать эту херню. Если ты мне названиваешь, значит, чего-то хочешь.

— Почему сразу “чего-то хочешь”? — спрашивает Дин. — Что ты как мама. Может, я просто хочу поболтать.

— Что ж, давай поболтаем, Дин, — говорю я. — Давай потреплемся. Пошутим по-братски. Поржем.

— Ты там пьяная, что ли? — помолчав, спрашивает Дин. — И почему ты шепчешь?

— Не пьяная, а обдолбанная, — поправляю я. — А шепчу я, потому что вломилась в чужой дом. Ты мной гордишься?

— Чертовски, — смеется он.

Я включаю громкую связь, убираю волосы в пучок и крашусь остатками косметики, чтобы хоть немного привести себя в порядок.

— Значит, тебе все-таки что-то нужно?

— Ты почему родителям не звонишь? — отвечает Дин вопросом на вопрос.

Я опускаю глаза, смотрю на свои кроссовки. По полу вонючей лужицей растеклась моя потная майка, из раскрытого рюкзака торчат оранжевые пузырьки с обезболивающим.

— Дел было много.

— Догадываюсь.

— Вряд ли.

— В Портленде тоже много чего происходит, — говорит Дин.

— В Портленде? — переспрашиваю я, и Дин говорит, что вещи Ноа конфискуют. Говорит, там большой долг за квартиру, а выплачивать маме с папой.

— Сама понимаешь, что это значит.

— Нельзя же взять и конфисковать вещи, если человек не заплатил за жилье, — говорю я. — Для этого нужно постановление суда и прочие бумаги. Теперь никого просто так на улицу не выгоняют.

— Они звонили маме. — Дин словно пожимает плечами.

Судебная процедура, говорю я. Права квартиросъемщика, говорю я. Достаточная возможность выплатить долг, говорю я.

— С чего это ты вдруг юристом заделалась? — удивляется Дин.

— С того, что смотрю по кабельному “Закон и порядок” двадцать четыре часа семь дней в неделю, — говорю я.

— Заткнись уже, — обрывает Дин. — Хватит придуриваться, это не шутки.

— Окей, окей, — говорю я. — Успокойся. Адвокату звонил?

— Некогда мне с тобой ругаться, — отвечает Дин. — Я должен все уладить. Мне мама звонила.

Он подчеркивает первое слово — дескать, мама звонила не кому-нибудь, а мне, значит, мне и разруливать. Теперь-то я вам покажу, какой я хороший. Но в голосе его слышится укоризна. За то, что я вернулась в университет, а он остался дома и бродил по лесам, прорубая себе дорогу. Я оглядываю ванную комнату: бритвы парней в засохшей окровавленной пене; возле унитаза, в держателе для журналов, — прошлогодний выпуск “Свимсьют”[135]; в углу смятый коврик, мокрый насквозь. Все это у меня перед глазами, окей? Я смотрю на это изо дня в день. Кочую от дивана к дивану, лишь бы не встретиться с Вэн, Катариной и Хао. С начала семестра таскаю за собой рюкзак с вещами. Прячусь от всех, как крыса, из-за того, что сделала — или не сделала.

— У Ноа тот же адрес? — спрашиваю я.

— Какой всегда и был в Портленде, — отвечает Дин. — А что?

Я нажимаю отбой. Засовываю свои пожитки с пола обратно в рюкзак, завязываю кроссовки. Уходя, бросаю ключ Саада в почтовый ящик.

Рядом с Ноа я всегда чуствовал себя дураком, хотя он даже не разу не обозвал меня так, просто рассказывал о чем то типа как плавят сталь или как по латыни называется нерв и прочее ля ля, я же молчал всю дорогу и все равно чуствовал себя так, словно он обозвал меня дураком. Все утро я думаю о том что сказал бы Ноа будь он со мной, я заглядываю в окно его квартиры и в пятнацатый раз трясу дверь как будто меня не пускают домой. Я даже не подумал о том что мне понадобятся ключи когда мама позвонила и я ломанулся сюда на автобусах и попутках, мне казалось, что дверь будет распахнута настеж или хозяин будет на месте красить стены или типа того. Если бы Ноа был здесь он бы как пить дать что то сказал, но его нет а я все равно чуствую себя дураком. Мне ведь даже негде будет остановится если я не открою эту дверь.