Вилла Бель-Летра - Алан Черчесов

— Разве тот, кто забыл это, я?

Девушка улыбнулась и пожала плечами, обдав его свежим дыханием длинных волос:

— Значит, вам не понравилось?

— Отчего же… Занятно.

— У меня есть еще.

— Там вы тоже на пенсии?

Она рассмеялась. Тут он почувствовал, что лук его жаждет стрелы.

— Не совсем, — ничуть не смущаясь, она взяла его под руку и повела за собой. — Обсудим мой возраст за кофе. Вы меня приглашаете?

Суворов сглотнул и признался:

— Уже пригласил.

Девушку звали симпатичным именем Ника. Несмотря на регулярность встреч (раз в неделю, по субботам, когда они шли к нему на квартиру и вполне рутинно редактировали предъявленные ею страницы), дистанция преподаватель — студент неуклонно соблюдалась обоими. Ни малейшего намека на большую близость. Вернее, разве что только намек, но как бы не пойманный, не разоблаченный, тем паче ни разу не подтвержденный каким-либо безотчетным действием или жестом. Ситуация Суворова забавляла: Ника была хороша собой, талантлива, остроумна и умела держаться так, словно она действительно всего лишь старательная ученица, постигающая секреты писательского ремесла. Свою неспособность сочинять истории «о себе самой» она объясняла с лукавой и обезоруживающей наивностью:

— Понимаете, чтобы писать, нужен опыт. Все говорят. А какой опыт может быть у меня в двадцать лет? Вот и приходится изображать из себя немало пожившую женщину. Да ведь и вы пишете не о себе… Разве нет? Разве не легче вам описать ощущения дряхлой старушки, чем выдавить хоть строчку правды о себе самом?

Говорить ей о том, что «правды о себе самом» у писателя не бывает — до тех пор, пока он писатель, — Суворов не стал. Вместо этого взял и шутки ради сочинил за нее рассказ, сохраняя в строгости стилистику ее прежних произведений. Нике тот очень понравился.

— Ну вот видите! — сказала она. — Чем вы не астматичка преклонных годов, изнывающая от одиночества?.. А еще меня упрекали.

В конце семестра он предложил ей отнести подготовленную сообща подборку в один крупный журнал. Ника оживилась:

— Вы полагаете, они напечатают?

— Посмотрим. По крайней мере попробовать стоит.

О том, что там работает его хороший товарищ, наставник умолчал.

Поначалу редактор энтузиазма не выказал, но, когда Суворов подал ему фотографию автора и сообщил, сколько ей лет, у того загорелись глаза:

— А давай!.. Может, чертова баба — московская Франсуаза Саган. Ты ее уже трахнул?

— Нет, — ответил Суворов и для убедительности побожился.

Редактору он не сознался, что один из рассказов сочинен им самим.

В июне они были опубликованы. В университете как раз начинались каникулы, так что особого шума не вышло. А спустя две недели Ника, вроде бы собиравшаяся ехать с подругами к морю, неожиданно позвонила ему и сказала:

— Ты дома? Я еду к тебе.

По этому «ты» и звенящему от волнения голосу он безошибочно понял, что с платонизмом в их отношениях покончено. Ему сделалось грустно, словно он обманул сам себя, но не знал, на каком повороте событий.

Ника с порога кинулась ему на шею. Он отметил, что она пахнет чуть слышно травой и гораздо сильнее — бедою. Суворов заставил себя приобнять ее плечи. Руки врали. И не только его: он чувствовал, как врут все четыре, стараясь покрепче сцепиться в объятии (рефлекс казнимого, хватающегося за ноги палача). Он тоскливо спросил:

— Что ты сделала с волосами?

— Потом, — сказала она. — Я хочу тебя.

Избитость реплики Суворова покоробила. К тому же не отпускало ощущение, будто Ника его и не видит. Она слишком спешила. Ему приходилось терпеть. Он с отвращением думал: я как учитель, вынужденный слушать дилетантскую декламацию длиннющего стихотворения, заданного им же вчера. Приходится, скрестив руки, смотреть в угол комнаты и кивать головой, не имея возможности перебить прилежного ученика, вызубрившего текст наизусть, но едва ли понявшего его содержание…

Потом она оттолкнула его и заплакала. Суворов оделся и подождал. Он просто сидел рядом на стуле и смотрел на нее, пока она не заснула.

— И кому же ты мстила со мной?

После сна лицо у нее сделалось совсем девчоночьим и почти некрасивым.

— Отцу. Матери. Всем…

Она рассказала, что сегодня случайно повстречала приятеля, с которым не виделась со школьной поры. Она его даже любила — в той жизни, что принадлежала всецело ей одной, когда еще не было и в помине пожилой женщины-двойника, о которой интуиция Ники знала больше, чем ведала о ней самой ее незрячая душа. И вот теперь, нахваливая прочитанные им в журнале рассказы, приятель пригласил отпраздновать ее посвящение в литераторы к себе на дачу. Она согласилась. Глядя на балагурившего без умолку паренька, она пыталась поймать в себе прежнее чувство влюбленности. Так и не определив для себя, любит его или нет, Ника решила просто довериться воле течения — быстрых минут, что уже несли их на электричке к его загородному дому.

Первое, что она увидела, войдя в комнату, были светлые волосы, спадавшие с тахты тяжелыми влажными прядями. Непроизвольно ойкнув, Ника хотела было уйти, но в это мгновение из-за вспугнутых ею волос поднялась голова. Если волосы принадлежали сестре окаменевшего в дверях одноклассника, то восставшая из-под них голова была не ее, а мужчины. Он был ей знаком.

— Мой отец! Представляешь?..

Пораженная, Ника тут же помчалась домой, но, опомнившись, передумала и позвонила с вокзала Суворову. На остановке она наткнулась на вывеску парикмахерской.

— Мне хотелось их уничтожить. Стереть, понимаешь? Я как будто бы там увидала себя.

Он понимал. Ника осталась с ним на ночь. Из ее сумбурных признаний Суворов узнал историю беззащитной и маленькой жизни, запутавшейся в странных ролях, что ей навязала судьба.

Будучи поздним ребенком, Ника явилась на свет, когда ее родители уже и не чаяли обзавестись детьми. Ее лелеяли, с трех лет дарили охапки цветов, ей шили роскошные платья, ее называли принцессой. В общем, ничего необычного — подобных случаев сотни. Потом она подросла и стала писать. Мать исправляла ошибки, смеялась и называла ее своей сестренкой-разумницей. Отец обращался к ней тоже — «сестра». Они стали большими друзьями. Так бывает в тех семьях, где родители намного старше своих дочерей, а супружество их уже очень давно не нуждается в общей постели.

Но вчера эта ладная жизнь пошла прахом: отец ее предал. Он предал обеих. Оказалось, он не был ни муж и ни брат. Вместо этого был он любовником той, что приходилась сестрой-близнецом ее, Ники, ровеснику, и что хуже всего — сверстнику первой любви.

— У меня было чувство, будто это я… Я там лежу. Я бы там и лежала, если б не… Если б не он. Понимаешь?

Он понимал.