Под чужим знаменем - Игорь Болгарин

– Зачем? Мало ли что они там пишут! – опять напустил на себя добродушную ленцу Лев Борисович.

– Ну что это вы так? – укоризненно покачал головой Красильников. – Солидный же человек! Генерал. Гарантирует… Вот, читайте!.. Что золотишко, которое вы вручите «подателю сего», вам все сполна вернут после победы над Советами… над нами, значит, Лев Борисович!

– Пускай гарантируют, мне-то что, ни жарко и ни холодно, – попытался уклониться от прямого ответа Федотов, решивший держаться до конца.

– Понятно. Не хотите, значит, сознаваться, где вы его прячете? – настойчиво докапывался до истины Красильников, понимая, что нельзя давать своему противнику ни минуты передышки.

– Все, что прятал, вы нашли, – с откровенной бравадой ответил Федотов.

– Нет, не все! – покачал головой Красильников. – Ну ладно! Одевайтесь! Придется нам с вами в Чека продолжить эту прямо скажу, не очень приятную беседу.

Федотов молча оделся, нетерпеливо сказал:

– Ну пошли, что ли!

Однако Красильников не тронулся с места. Он стоял возле кресла, где все время сидел Федотов, и внимательно смотрел на пол. В крашеных досках слабо поблескивали шляпки двух новых, недавно вбитых гвоздей. Сидя в кресле, Федотов ногами прикрывал их.

Красильников поднял голову, сказал чекистам:

– А ну, хлопчики! Подденьте-ка еще вот эти досочки.

И тут Льва Борисовича оставило самообладание. Он покачнулся, схватился рукой за стену и тяжело опустился, почти сполз на табурет.

– Я же говорил, Лев Борисович, что нервы у вас ни к черту, – мельком заметил Красильников, наблюдая за быстрой работой чекистов. Они легко подняли доски, скрывающие тайник. Оттуда остро пахнуло сыростью, гнилью.

Сазонов склонился к тайнику, осветил тугую темень фонариком. Двое чекистов пошарили и подали один тяжеленный ларец, а за ним – другой.

– Ого-го! – не удержался от удивления Сазонов и тут же, встретив укоризненный взгляд Красильникова – мол, нужно быть сдержаннее, – бросился помогать товарищам.

Содержимое ларцов Семен Алексеевич высыпал на стол. На круглом столе выросла целая гора драгоценностей, в основном золотых монет, среди которых инородными телами выделялись кольца с крупными камнями, тонко и вычурно выгнутые серьги, тускло поблескивающие церковным золотом кресты, налитые тяжестью серебра, кулоны, легкомысленные дорогие ожерелья… И все это составляло один искрящийся, почти живой клубок.

Красильников смотрел на все это богатство спокойными, холодными глазами.

– И это – тоже на старость? – жестко спросил он. – Долго же вы жить собирались, господин Федотов.

– Меня… расстреляют? – ослабевшим голосом спросил ювелир, потеряв былую респектабельность.

– Это решает военный трибунал, – неопределенно ответил Красильников: не в его правилах было добивать поверженного противника.

– Чистосердечные показания облегчат мою участь?

– По крайней мере, в этом случае вы хоть можете еще на что-то рассчитывать.

– Хорошо! Теперь, когда я нищий, я могу быть откровенным и чистосердечным, – даже пошутил Федотов, но дрожь в голосе выдала его. Он смолк, едва не захлебнувшись рыданием.

Звонили настойчиво, неотрывно. И оттого, что было уже утро и в окна процеживался благожелательный свет, Викентий Павлович без опаски прошел к калитке, отодвинул задвижки, открыл замки и… отступил, отшатнулся. В дверном проеме встал, заслонив собой улицу, Красильников, сзади него были еще двое.

– Викентий Павлович Сперанский? – коротко бросил Красильников, скорее утверждая, чем спрашивая.

И по тому, как эти трое холодно смотрели, как деловито шагнули во двор, обтекая Сперанского, он понял: это из Чека.

– Д-да, – растерянно отозвался Сперанский и тут же попытался скрыть смятение, широко, приглашающе взмахнул рукой – жест, однако, получился запоздалым и ненужным: все трое уже были во дворе.

– Мы из Чека. Вот ордер на обыск. – Красильников обернулся к своим помощникам, приказал: – Позовите понятых, и приступим.

– В чем, собственно, дело? – все еще пытался взбодриться Сперанский. А сам лихорадочно прикидывал: «Обыск или арест? Если обыск, то все еще может обойтись. Арест – значит, дознались. Спокойнее! Спокойнее…»

Не отвечая, Красильников прошел в переднюю, бегло огляделся, открыл дверь в гостиную. Задержался взглядом на копии «Спящей Венеры», укоризненно покачал головой, и Сперанскому стало окончательно не по себе. А Красильников, кивнув в глубину комнаты, хмуро бросил:

– Там что?

– Мой кабинет, – с тоскливой предупредительностью ответил Викентий Павлович, быстро прошел через гостиную, открыл дверь. – Пожалуйста, прошу… – И, поймав на себе взгляд Красильникова, спросил: – Мне что, собираться?

Оглядывая кабинет, Красильников ответил:

– Собирайтесь, конечно. Собирайтесь!

Из кабинета Красильников снова вернулся в переднюю, осмотрелся здесь тщательней. Подошел к двери рядом с гостиной.

– Комната моей жены… спальня, так сказать, – опережая вопрос, торопливо объяснил Сперанский.

В спальню Красильников не вошел, приоткрыл еще одну – белую дверь, ведущую в кухню. Увидев там Ксению Аристарховну, в глазах которой леденел безмолвный ужас, вежливо и успокаивающе сказал ей:

– Здравствуйте.

– Дорогая, это недоразумение… Прошу тебя, ты понимаешь?.. – многозначительно начал Сперанский и тут же под вопросительным взглядом Красильникова осекся: – Я действительно уверен, товарищ, произошла досадная ошибка.

– Разберутся, – пообещал Красильников и, не найдя ничего примечательного в кухне, снова вышел в переднюю и только теперь обратил внимание на низенькую дубовую дверь, толкнул ее рукой. Дверь была заперта.

– Откройте! – приказал Красильников.

– Да-да… секундочку… – суетливо гремя ключами, пробормотал Сперанский. – Тут, видите ли, некоторым образом… узник… мой племянник… наказан – кхе-кхе! – за непослушание.

Дверь со скрипом открылась. Сперанский понуро остановился на пороге, а Семен Алексеевич, переступив плоский порог, всмотрелся в полумрак и увидел в углу чулана худощавого мальчика. Он сидел на матрасе, безнадежно обхватив колени руками. Когда открылась дверь, мальчик даже не пошевелился, лишь только чуть отвернул лицо от ворвавшегося в чулан света. Что-то знакомое почудилось Красильникову в этой узкоплечей согнутой фигурке. Вглядевшись, он узнал Юру.

– А-а, старый знакомый!.. Здравствуй… э-э… Юра! – добродушно и даже радостно поздоровался Красильников.

Юру тоже не очень удивило появление здесь Семена Алексеевича. Он многое передумал за эту ночь, далеко не все понял, но кое-что уяснил для себя твердо и иначе взглянул на то тайное в доме Сперанских, что вначале влекло его, а теперь показалось совсем не таким заманчиво-героическим. Была какая-то закономерность в появлении чекистов здесь, у Сперанских, и Юра даже испытывал удовлетворение от того, что одним из этих чекистов оказался именно Красильников, как будто он сразу же сумеет дать ему четкие ответы на все мучившие его вопросы. И в то же время Юра понимал, что вопросы станет задавать Красильников. Только он, Юра, ничего не скажет. Как бы там ни было, но предателем он не станет. Пусть сами во всем разбираются… И ожесточение, и вызов отразились на его лице.