Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

– Прекрати!!! – пронзительный вопль вернул ее на землю. Остановившись, Анна натолкнулась взглядом на Жики, застывшую на пороге гостиной. Лицо старой тангеры было перекошено гневом, а глаза метали молнии.

– Ты что делаешь? – Жики понизила голос, но взор ее был все так же страшен. Рукой она держалась о дверной косяк, казалось, чтобы не упасть.

– Я? – Анна восстанавливала дыхание. – Я танцую…

– Ты сошла с ума… – прошептала тангера. – Под эту музыку нельзя танцевать.

– Что? – удивилась Анна. – Почему? Танцевать можно подо все.

– Нет, – отрезала Жики. – Под эту музыку пытали и убивали людей.

– Что? – опешила Анна. – О чем ты говоришь? Еще один маньяк?

– Маньяк? – тангера горько усмехнулась. – Можно сказать и так. Упрощенно.

– Упрощенно? – недоумевала Анна, – Не понимаю.

– Видно, ты действительно не знала, – произнесла Жики чуть свысока. – И это тебя извиняет.

– Так может, ты мне объяснишь?..

– Конечно, – Жики устало опустилась в кресло. – Только налей мне выпить, детка, коньяку. И побольше.

Анна налила ей коньяка из хрустального графина на консольном столике. Тангера сделала жадный глоток и прикрыла морщинистые веки.

– Откуда взялась эта музыка? – спросила она. – Долгие годы ее ноты считались утраченными.

– Прислали по электронной почте, – ответила Анна. – Но я не знаю, кто.

– Это враг, – тангера пожевала губами и глотнула еще. – Если тебе прислали «Танго смерти» и не объяснили суть, то это мог сделать только враг. Враг опасный.

– У меня нет врагов, – прошептала Анна. – И никогда не было.

– Да? – удивилась тангера. – А маньяк?

– Рыков? – покачала Анна головой. – Он убит.

– Да… – тангера задумчиво кивнула. – Убит, это правда…

– Ты не о том говоришь, – Анна взяла скамеечку и села в ногах у Жики. – Ты обещала…

– Да, конечно, – но тангера, казалось, колебалась. Наконец она спросила:

– Ты никогда не задумывалась, почему я всегда, даже летом, ношу одежду с длинными рукавами?

Ее вопрос привел Анну в замешательство:

– Ну, я не знаю, может, ты считаешь, что…

– Мои дряхлые руки – малоприятное зрелище для окружающих? – грустно усмехнулась Жики. – Нет… Я покажу тебе, – она отвернула левый рукав трикотажного платья и протянула руку Анне – тыльной стороной вниз. Чуть выше запястья на сморщенной коже Анна увидела синий шестизначный номер.

– Что это? – ахнула Анна.

– А ты не знаешь? – удивилась Жики.

– Знаю, конечно, – Анна расширенными глазами смотрела на ее руку, а потом осторожно провела пальцем по ее запястью. – Ты была… в концлагере?

Тангера кивнула.

– Ты не рассказывала, – Анна не могла скрыть, насколько она потрясена. – Почему ты мне не рассказывала?

– Не самое приятное воспоминание, чтобы им делиться. Но видимо, пришло время. Я тебе расскажу…

– Я родилась в Буэнос-Айресе в 1930 году. Моя мать, Ракель Перейра, аргентинская еврейка, вышла замуж за моего отца – немецкого инженера, приехавшего работать по контракту на строительство сталелитейного завода. Она была красавицей, моя мама – и звездой аргентинского танго. Ее встречали не только на балах, но и в самых темных, глухих трущобах – «вижьях», где она сама училась у танцовщиц – чаще всего, проституток. Их называли «la guardia vieja» – «старая гвардия». Да… Отец увидел маму на светском рауте – она танцевала с профессиональными тангерос, которых приглашали, чтобы придать вечеринке блеск. Высокая, гибкая, в черном полупрозрачном платье – он не мог оторвать от нее взгляд. «Кто это?» – спросил он у своего компаньона. «Сеньорита Перейра, – ответил тот, – наша estrella del tango[80]. Не облизывайся – она никого к себе не подпускает». Но папа уже направлялся к ней. «Я не умею так танцевать, – сказал он, зачарованно глядя в ее черные глаза, – но отдам жизнь, чтобы вы меня научили». «Это слишком дорогая цена», – засмеялась она. «Возьмите меня за руку, и я пойду за вами на край света», – пробормотал отец. Они поженились спустя несколько недель, хотя вся его родня восстала против. Когда мне исполнилось четыре года, контракт закончился, и мы всей семьей уехали в Германию.

Мой отец происходил из прекрасной семьи – младший сын барона фон Арденна – известного рода земли Нижняя Саксония. Я – урожденная фон Арденн. И последняя, если не считать моих детей…

Мы приехали в Германию в тридцать четвертом, спустя год после того, как нацисты победили на выборах. Нового рейхсканцлера[81]никто всерьез тогда не воспринимал. Аристократия над ним посмеивалась. Несмотря на невероятное высокомерие семейки фон Арденн, все они находились в оппозиции к нацистам. И постепенно начали исчезать в лагерях… Когда в лагерь попал глава семьи – барон Клаус, отец отправил мою мать и меня в Париж. А сам уехать не успел.

Хорошо помню, как рыдала мама, когда нам сообщили, что отец в концлагере. Все имущество конфисковали, осталось только то, что она смогла увезти с собой – немного денег и драгоценности, тоже не бог весть сколько. Мама кое-что продала и открыла школу танго на Монмартре, поэтому этот район мне родной с раннего детства… Я почти весь день проводила в школе танго, где мама вела занятия. Тогда весь Париж танцевал танго: на светских soirées[82], на балах, в кабаре. Даже на улицах. Прямо на набережных заводили патефон, или садился аккордеонист – люди останавливались и танцевали. Так что клиентов было хоть отбавляй, и школа процветала.

Жизнь наша стала относительно благополучной, только мама плакала ночами, тоскуя по отцу. Но когда началась война, понятно, всем стало не до танго. Париж изменился до неузнаваемости – есть было нечего, процветал черный рынок, электричество то и дело отключали, метро работало с перебоями. У парижан потухли глаза, все ждали катастрофы. Евреи бежали, кто мог, в Америку… А мама словно забыла, что она еврейка. Она выступала под своей девичьей фамилией Перейра, и ее все считали испанкой, а она никого не разубеждала.

Все рухнуло окончательно, в июне сорокового, когда немцы оккупировали Париж. Город окрасился в красно-бело-черный цвет. До сих пор помню огромные флаги со свастикой, висевшие на здании комендатуры, на Риволи… Комендантский час, облавы… Немцев не проведешь – они все же докопались до сути. В один прекрасный день, в середине сорок второго года,[83]за нами приехала машина с двумя эсэсовцами, и они, дав нам пятнадцать минут на то, чтобы похватать самое необходимое, увезли маму и меня на сборный пункт. Оттуда нас отправили в концентрационный лагерь на бывшей границе Франции и Германии. По масштабу ему было не сравниться с Равенсбрюком или Дахау – всего несколько десятков бараков. Но порядки, царившие там, мало отличались от порядков в крупных концлагерях. Лагерь был обнесен каменной стеной, посыпанной битым стеклом, части лагеря разделялись двумя рядами колючей проволоки, По периметру стояли сторожевые вышки. Заправлял всем начальник лагеря – штурмбанфюрер СС Альфред Вильке – белобрысый, тощий, злой, как голодная собака. Он и его два приятеля – гауптштурмфюрер СС Айсс и лагерный доктор Грюнвиг – вместе пили шнапс.