Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

— Так и мы к вам не сможем туда взобраться, — ответил я, пожимая плечами. Вы уж сами как-нибудь. Из всякого тупика выбираются по тем путям, по которым и забирались. Извините…

Далеко на горизонте бело сверкало пятнышко.

Юрка дёрнул частушку, голос очистить:

— Пароход баржу везет.

Баржа семечки грызет!

Песчаный свежий холмик, мимо которого мы проходили, тихонько шевельнулся, осыпался. Из его макушки выпнулась какая-то глупость. Ракушка не ракушка, нос не нос…

Постой, как не нос?

Неясный страх одел меня.

— Человечий вон нос, — шепнул я Юрке.

Юрка всмотрелся в чудь, что я назвал носом, в привет-ствии приподнял козырёк своей кепки.

— Здрасьте. А коллежский асессор Ковалёв ещё не знает, что вы здесь загораете?

— Ты чего буровишь? — толкнул я Юршика. — Какой асессор тире агрессор? Какой Ковалёв?

— А тот самый Ковалёв… Чинишко себе он отломил на Кавказе… Из гоголевского «Носа»… От того асессора драпанул его нос и разгуливал в мундире и в шляпе с плюмажем по Петербургу. Наверно, надоела столица… Вспомнил, гляди, знакомые кавказские места. Вотушки и прикатил к нам, культурно загорает…

— Сразу видно, перекупался… Накукарекал…

— Значит, ты не согласен на ковалевского? Я не настаиваю. А нозыра знакомый. — Юрка уставился на нос. — Где я видел этот хоботок? На просторе возрос! Бр-р!.. На какой же мордофоне он живёт?

Песчаная горка дрогнула, из неё зло вскинулась живая голова. Вчерашняя базарная быстриночка!

— Это у меня-то мордофоня? — Она сплюнула песок, обвела пальцем лицо. — Это у меня-то, — обвела оскорблённо вздёрнутый изящный носик, — слоновий хоботина?

Мы оцепенело лупились на неё и ни слова не могли сказать.

Я на всякий случай машинально отшагнул.

— Будь на мне хоть одна ниточка, я б показала вам мордофоню с хоботом!

Она в бессилии тукнула ладошками по песку и заплакала.

— Изви…ните… — дребезжаще заговорил Юрка. — Кроме песчаной тужурочки на вас совсем ничегоготушки нетути?

— Совсем! — с вызовом крикнула она. — А ля Ева! Кидайтесь! Ну кто первый? Кто смелый?

— Смелые-то мы, допустим, оба… — Юрка дипломатично отступил назад. — Но кидаться… Вы вчера помогли нам… Может, мы сегодня поможем вам? От нас иногда можно всего ожидать…

— Чем поможете? Дружески поделитесь трусиками-маечками?.. Вот дура́ка! Вот дурдицелла! Чего было высовываться?.. Поспи… Попринимай, одноклеточная, песчаную ванну до ночи, там и беги к бабуньке. Сколько уже прошило народищу! Никто не заметил, даже по мне шагали! Один бизон чуть не раздавил… На ногу наступил и попилил дальше… Со страху… От боли нога у меня чуть не отстегнулась…Еле стерпела, не крикнула… Не выдала себя… А тут чёрт дёрнул… Это всё ты! — гневно наставила на Юрку палец пистолетом. — Хобот! Мордофоня! Про меня!.. Не стерпела…

Юрочка мято поёжился.

— Виноват… Вы как опиум… Красивые слова сами из меня летят…

— Что-то не заметила… Вчера — да! Но вчера одно, теперь — другое?

— Видите… Посыпь сладкой лапши, вы б в душе гордо посмеялись и никаких делодвижений. А я нарочно понёс по кочкам. Услышит ваша сестра про себя ахинею, смолчит? Ну? Да она и из гроба выскочит! Неправдония?

— Хитёр ранний помидор… Но разве вы меня видели?

— Лично я чувствовал…

Я наступил Юрахе на ногу. Прошипел:

— Трепло! Чуйствовал!.. Когда ему пальчиком показали…

Юрка примирительно хмыкнул. Лью пульки? Лью. Но так надо для дела, Вася!

Девушка с надеждой взглянула на нас.

— Ну что, мои спасители? Мне как минимум нужно одеться. Тут рядом Чаква. Попросите где на час захудалый халатишко. Не стойте столбиками. Расслаивайтесь!

— Вдвоём добывать один халат? — Юрка постно переступил с ноги на ногу. — Нерентабельно. По интендантской части он. Халатио за ним. А я, извините покорно, остаюсь. Как такой стратегический объект оставить без часового?

И он ружьём сноровисто приставил к ноге вытянутый велосипедный насос.

— Охрана? В этом что-то есть, — поддержала она Юранечку, испытующе глянула на него. — Думаю, благоразумие возьмёт верх?

Он галантно поднёс свободную руку к сердцу. Обстоятельно поклонился.

— Возьмёт… возьмёт… Мы не носороги какие мандариновые… Только за благоразумием верх. В моём лице!

— Или в моём, — расширил я ассортимент.

Юрка наклонился ко мне, прохрипел в ухо:

— Блин! С тобой схватишь рак головы! Закрой рот, кишки простудишь!

А хорошутка сделала вид, что не слышала моего умного предложения.

— Но учтите, — вкрадке сказал я тогда, кивнув на Юрку, — он награждён именной медалью «За отвагу на любовном пожаре».

— Спаси-ибо. Я не равнодушна к отважистым!

И засмеялась.

Мда… Замена часового не предвиделась.

Что мне оставалось делать?

Я поволок свой драндулет к тропинке. Поеду искать анафемский халат.

Я слышал, как Юрашенька затоковал:

— Вы чувствуете, что мы воспитанные мальчики? Да? Не лезем с допросами, как это вы лишились родных доспехов…

— Что ж тут секретного? — отвечала она. — Я люблю далеко плавать. Безо всякой сбруи. Свалила своё приданое комочком на камень, до полморя унеслась. Вернулась — камень цел, невредим, но пуст. То ли волна пошутила-пошарила, то ли рука…

«Встретились козёл и капуста», — куснула меня тоскливая обида, и я забыл думать про них.

Из недр садов распаренно краснели макушки саклей.

Знойное марево сонно толклось над черепичными крышами.

Наверняка в каждом саду найдётся по деду, по собаке. Но халата у них не выпросишь. Надо чапать в дом. Дед мог дремать. А как проскочишь мимо пса? Как минимум подерёт в ленточки штаники. А может, снять? Под мышку и на крыльце надеть?

У ворот под яблоней кисла на лавке водянистая бабенция напару не то с рубелем, не то с коряжистой палицей, с какой обычно рисуют неандертальцев.

Я остановился и забыл, что хотел просить.

— Мама…[102] — вяло обронила тетёха. — Чито надо, дорогой?

— Папу! — ляпнул я и отбыл дальше.

Больше ни в один двор не загляну! Судьба шепнёт кому надо — сами предложат несчастный халат. А на нет и суда нет.

Откуда-то из прохлады кустов подала скрипучий голос лягушка.

— Тыква,[103] хоть ты молчи, — вздохнул я. — Тебя ни о чём не спрашивают.

Скоро я заметил: навстречу вышагивает мелкая добролицая старушка. Одета простецки. И главное — в халате. Вижу, халатишко накинут не на голую кость. Не мне ли несёт? На ногах лёгкие чустры. В упоении пчелино гудит-поет:

— Вот иду я по родному Сакартвело[104].

Вот иду, его в себя вбирая,

Чтобы сердце не смолкая пело,

От восторга перед ним сгорая.

Идейная старушка. Грех у такой не попросить.

— Извините. Вы не могли б на часок одолжить халат?