1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных - Роберт Кершоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Точно не скажу, сколько весит выкладка, но приходилось таскать с собой еще и толстое шерстяное одеяло, ящик с патронами, уже от этого можно свихнуться. Поэтому пришлось отослать домой книги».
Солдаты на марше старались отделаться от лишней поклажи, складывая ее в полковые грузовики. Стандартная выкладка на марше весила около 14 кг. Кожаный подсумок вмещал до 60 винтовочных патронов, саперную лопатку, противогаз (его носили не все, но тем, у кого его не было, поручалось нести еще что-нибудь), фляга с водой, коробка для еды с хлебом, мясом или колбасой, банка смальца и штык. Весившую 1,5 кг каску на марше обычно не надевали, она крепилась на ремешке к выкладке. Винтовку весом в 4 кг носили через плечо.
Каждому солдату полагался алюминиевый жетон, разламывавшийся на две половинки в случае гибели военнослужащего, — одну отдавали капеллану либо в административное подразделение. Мешочки для хлеба и карманы обмундирования постоянно оттопыривались от всякого рода мелочей, без которых трудно обойтись солдату на марше. Число их в зависимости от продолжительности марша уменьшалось. «Все дороги в этой стране идут в гору, — делился впечатлениями ветеран нескольких кампаний. — Местность равнинная, но дороги независимо от направления почему-то представляют собой сплошные подъемы…» На марше чаще всего солдата поднимали без четверти три утра, чтобы полчаса спустя, когда рассветет, выступить. Некоторые роты в день одолевали до 50 км. Один искушенный вояка даже подсчитал: если предположить, что каждый шаг равен 60 см в среднем, то 50 км означало 84 000 шагов.
Германские танкисты на привале
Завтрак проходил второпях, он состоял из чая или эрзац-кофе, хлеба с маслом, маргарином или вареньем и консервированной колбасы из печенки. После команды быть готовым к маршу иногда оставалось время, чтобы проглотить сырое яйцо. В неверном свете наступавшего дня формировались ротные колонны. В первые минуты солдаты шагали бодро. Но уже час или два спустя, по мере того, как солнце поднималось выше, плечо начинало ныть от двух висевших винтовок. Обер-лейтенант артиллерии Зигфрид Кнаппе рассказывает:
«Ноги проваливались в песок или поднимали пыль, от которой скоро было уже не продохнуть. Лошади храпели и фыркали, пытаясь избавиться от попавшей в ноздри пыли, распространяя специфический резкий запах. Им вообще трудно было передвигаться и по песку, и по жидкой грязи. Солдаты шли молча, эта пыль не давала рот раскрыть, она оседала на губах, забивала глотку».
Понемногу напоминали о себе застарелые мозоли, сапоги немилосердно натирали ноги до пузырей, вскоре превращавшихся в кровавые волдыри. Солдату в таком состоянии было на все наплевать, из состояния апатии его мог вывести разве что огонь противника. Лейтенант Генрих Хаапе из 18- го пехотного полка заметил на небе белые шапки разрывов — зенитки. Вскоре показались и русские самолеты.
«Но солдаты, казалось, не замечали ничего, что не касалось бы непосредственно их самих. А в тот момент их касалось исключительно количество шагов, пересохшая глотка и осточертевший груз на спине. Только бы добраться до привала и сбросить его! Или уж хотя бы просто услышать приказ «стой!», когда можно будет перевести дух, — вот о чем мечтали наши бойцы. Никому и в голову не приходило затянуть песню, просто пошутить или даже переброситься словом с шедшим рядом».
И после нескольких часов этих мук: «…однообразный темп марша отпечатывался убийственным равнодушием на лицах солдат, их можно было различать между собой разве что по висящим в уголке рта сигаретам. Странное это было курение — не в затяжку, просто хоть чем-то отвлечься, пусть даже щипавшим глаза вонючим табачным дымом».
На привалах боль от кровавых мозолей, которые саднили от попавшего в сапоги песка, становилась нестерпимой. Все тело гудело. Горели натертые обмундированием места. Уже ни пить, ни есть не хотелось. Пехотинцы варились в собственном едком поту. Чесалась голова, волосы были забиты песком, каска на голове превращалась в пыточное орудие.
По словам Гаральда Генри, «пыль въедалась в обмундирование, белесой пудрой покрывала лица, волосы, от чего все враз превращались в блондинов, до ужаса напоминавших солдат Фридриха Великого в париках, лица же, напротив, были черными от грязи, как у африканских негров». Эти знойные дни тянулись нескончаемо.
И вот полдень — солдатское счастье — полевые кухни! «Гуляшные орудия», как их окрестили военные. Эти передвижные полевые кухни на конной тяге были важнейшей и неотъемлемой частью ротного обоза. Овощи и мясо закладывали в котел емкостью 175 литров (или же два котла по 60 литров каждый), а варка происходила на ходу. Котлы имели особое противопригарное покрытие. Этот нехитрый, но весьма удобный в эксплуатации агрегат играл огромную роль для поднятия боевого духа вермахта, служа своего рода сборным пунктом, как ничто другое способствовавшим сплочению солдат, средством психологической разгрузки. После неудавшейся атаки или при отступлении, в случае серьезных потерь, личный состав подразделения приходилось собирать офицерам полевой жандармерии, что было отнюдь не просто. А полевые кухни, подобно некоему центру тяготения, привлекали всех отбившихся от подразделений, легко раненных и случайно уцелевших в мясорубке боя бедняг. Возле них узнавали последние новости, обменивались слухами, писали письма домой. Специфический институт полевой кухни удовлетворял потребность солдата в душевной близости, его стремление как-то защититься от враждебного окружения чужбины, от опостылевшего однообразия будней. Полуденный обед на марше, часто единственная и главная трапеза дня, служил мощным стимулом продвижения вперед, заставлял позабыть все тяготы. И еще немаловажная деталь — после обеда полагался часовой отдых.
Стрижка в полевых условиях. На груди парикмахера висит «смертный» идентификационный жетон, заключенный в кожаный чехол
Измотанные длительными переходами пехотинцы засыпали при первой возможности
«Все, будто по команде, проваливались в глубокий сон. И этих людей не беспокоило ничто — ни треск мотоциклов, ни гул моторов. Подушкой могла служить и подложенная под голову каска, и на ней, поверьте, солдату спалось ничуть не хуже, чем на пуховой подушке. Сон, даже под аккомпанемент орудийной канонады — одно из немногих удовольствий солдатской жизни, поскольку солдат прекрасно сознает, что впереди еще долгий день и много-много километров».
Пробудившись, народ, потягиваясь, неохотно поднимается на ноги. Сейчас очень многое зависит от личности и авторитета командира — предстоит, не мешкая, подтянуться к идущим впереди колоннам во избежание крайне опасных брешей по интервалу. Вот поэтому на командные должности предпочитали ставить людей постарше, умудренных опытом Первой мировой войны. Обер-лейтенант Кнаппе маршировал в составе своего подразделения на Минск: