Записки карманника - Заур Зугумов

Что же касалось Джейранчика, то это был добродушный и благородный туркмен, который заслужил такого общения, конечно же, не потому, что продавал дыни на базаре в своем родном городе Чарджоу.

В то время на север везли отрицалово из всех союзных республик СССР. Туркмения, откуда был родом Джейранчик, естественно, не была исключением.

В этапе, который пришел на зону был Фомич – урка из Новосибирска. Джейранчик и еще один парнишка из Курска прокатался с ним несколько месяцев, побывали во многих пересылках, пока судьба не забросила всех троих на одну из сучьих зон Комсомольска-на-Амуре, где они естественно, пытались восстановить воровской ход.

Оба босяка были рядом с Фомичем до последнего, пока каждого из них с проломленными черепами, поломанными ребрами и челюстями не вынесли из зоны на носилках. Хоть они больше и не встретились, а тому минуло уже четыре года, тем не менее, воровской мир их не забыл. Урки никогда не забывали людей, которые ни минуты не раздумывая, готовы были отдать за них жизнь.

Джейранчика штопали в Гаазах – питерской больнице, где без малого, через двадцать лет, во время операции, упокоится Вася Бузулуцкий. Залечивал же раны он позже, на этапах, пересылках, пока не оказался на зоне, где мы и познакомились.

Не зависимо от того, спецэтап ли это, или этап по расписанию, в пункте назначения, как минимум, за несколько дней до того, знали, кто именно должен придти этим этапом. Интерес был либо к босякам, заслуживающим уважения, либо к мразью, которое заслуживало смерти. Беспроволочный телефон никогда не давал сбоев.

Знала босота и о нашем этапе. Поэтому, по прибытии, миную карантин, меня прямо с вахты привели в проход, где сидели вышеперечисленные аристократы воровского мира. Погуторив о том, о сем, подкрепившись с дороги, чуть позже выделили шконарь, где я и притух убаюканный свистом ветра, который, разгулявшись, не предвещал ничего хорошего.

Не знаю как сегодня, но в то время СССР давал некоторым странам квоты на вырубку, заготовку и транспортировку леса с территории советского Севера, к себе на родину. В рассказе «Спичка», которую читатель также найдет на страницах этой книги, я уже затрагивал эту тему, поэтому особо акцентировать внимание на ней не буду. Но все же некоторые моменты, характерные именно для этого периода и места действия, опишу. Но только лишь косвенно. Дело в том, что этот рассказ, в некоторой мере, связан также с темой иностранцев в тайге.

Не трудно догадаться, что такими странами были государства, которые не имели своих «деревянных ресурсов». Ими были Япония, Болгария, Германия, Финляндия, Канада и некоторые другие страны. Сегодня бы сказали, что коммуняки, только и делали, что разбазаривали государственную собственность. Но было это далеко не так. Дельцы от КПСС были тоже не лыком шиты и уж в идиотах не ходили, это точно.

Они выделяли иностранцам участки леса, которые были «у черта на куличках». А находились эти кулички, как читатель уже, наверное, догадался, в глухой и дремучей тайге. Куда лишь по возможности доставляли все необходимое, да и то воздухом. А летный, не летный день, это уж как небесной канцелярии будет угодно. В таком месте ни один нормальный человек не захочет работать, какие бы ему не сулили заработки. Поэтому, хозяевами этих мест и были зеки.

Территория, занимаемая вырубкой, представляла собой гигантское болото. Частью поросшее смешанным лесом: сосной, березой, ольхой, дубом. Среди болота были рассеяны песчаные островки, но все равно, даже на делянках стояла вода, поэтому мужики предпочитали палатки, устланные сосновыми ветками, своего рода шалаши. Деревья пилили, деревья рубили, они же предохраняли от холода. В конце августа наступала короткая осень, тайга начинала желтеть. Днем было тепло, безветренно, ночью холодно, даже морозно, земля подсыхала, твердела, местами становилась почему-то красной. Но продолжалось это не долго. Уже с приходом октября зима вступала в свои права.

Можете себе представить японца в этом Богом проклятом месте, да еще и при морозе в 25–30 градусов по Цельсию, который пытается валить лес, а он не валится. Эту картину надо было видеть своими глазами. Отечественный, старый трелевочный трактор, наполовину ржавый, грязный, с открытыми по бокам створками, откуда выглядывают внутренности, где-то забитые буковым чопиком, где-то заткнутые тряпкой, да еще и тарахтит так, как будто сейчас взорвется, но прёт, как мамонт, перетаскивая огромные стволы деревьев, как карандашики. И это в любую погоду.

И хваленая техника с земель восходящего солнца, вся такая новенькая и аккуратная, но беспонтовая, стоит как на параде в день лесоруба. В чем дело? Оказывается качество солярки в СССР не то, что нужно, и на ней их техника даже не заводится. Тут же глохнет.

Вот когда можно было за державу гордиться. Мы, конечно же, и гордились, но только каждый по-своему.

А теперь второй акт представления. Тот же колотун под тридцатник, на иностранцев тряпья, только нос один да торчит. Скучковались, бедолаги, в бендешки, возле буржуйки, пьют растворимый кофе, руки греют, проклиная русскую зиму, и Россию в придачу. Место у печки меняют каждые пять-десять минут. Одни выбегают, другие вбегают. И вдруг слышат свист на известную песню «Мурка». Глядят в окно, а там зеки-лесорубы, хвосты от шапок ушанок торчат в разные стороны, идут в простеньких телогрейках, да еще и на распашку, курят и попавших навстречу иностранцев спрашивают с подъебкой: «Что случилось, узкоглазенькие»? Представляете реакцию япошек? Многие из них тогда поняли, почему Гитлер проиграл войну. Но главное, они недоумевали со своих военных бонз. Как те не могли понять простой истины.

Разве могла как-либо противостоять их миллионная квантунская армия этим похуистам в робах? Это только диву можно было даваться. Вечером пьют какую-то отраву, самогон называется, от которой глаза из орбит вылезают, и из валенок выпрыгиваешь, утром похмеляются тормозной жидкостью, разбавляя в ней соль и еще какую-то гадость, выкуривая при этом по самокрутке махорки «Медведь», от которой у обыкновенного человека тут же из задницы пойдет дым. Затем «придя в себя» запивают все это чаем такой крепости (имеется в виду чифир), от которой у здорового человека лопнет сердце, и, наконец, удовлетворив свои потребности, спокойно идут валить лес. И что самое непостижимое, как валят! Одно звено зеков из трех человек даёт фору всем «лесорубам»-японцам вместе взятым.

По таежным меркам иностранцы недалеко от нас кантовались. Мусорам казалось, что они сделали все от них зависящее, что бы мы не пересеклись. Ведь легавые прекрасно понимали, что если это произойдет, узкоглазые будут иметь хороший лес, практически не напрягаясь, и задаром, а мы все, что только можно пожелать в наших условиях, и даже немного больше. Под немного больше подразумевалось существенное подспорье в воровской общак.

Но, как обычно, менты, на наш счет просчитались. Разве есть на свете человек изобретательнее, предприимчивее и хитрее российского зека? Навряд ли.

Это уже много позже, когда им некуда было деваться, менты, с подачи властей, сами стали засылать ко всем иностранцам, занимающимся вырубкой леса, рабочую силу в виде зеков и отечественной техники с тем, что бы им подсобить. Это было не только у нас и на Чинья-Ворике (в рассказе «Спичка»), но и по всему Устимлагу.