Избранная и беглец - Оливия Штерн

— Я сегодня утром, еще до завтрака, полистал буклет. Скалы образовывались в результате вымывания осадочных пород на протяжении миллионов лет. Ну, то есть, когда-то там было море, на дне которого образовалось много активных вулканов. А потом — осадочные породы. И океан ушел. Как-то так и получилось.

— Красиво, — согласилась Айрис, — очень необычно. Я никогда такого не видела… Да я вообще мало что видела.

Небо было ярко-синим, почти ультрамариновым. Местное солнце, Эгирея, висело на небосводе ослепительно-белым жарким клубком. И скалы эти… Застыли, словно вылитый в воду горячий воск, глянцевый, густого бордового цвета.

— Давай там погуляем. — Оллин сосредоточенно следил за приборами. — Туда туристов редко пускают. А если локатор засечет мой аэромобиль, то мне ничего все равно не будет. Делайны имеют доступ ко всем объектам Рамелии.

Айрис согласно кивнула. В ней просыпался интерес — а как это вообще бывает? Ведь, по сути, она в первый раз в жизни куда-то едет с мужчиной. Не на рынок и не на ярмарку, и вообще не по делам, а просто так, чтобы полюбоваться необычными скалами. Посмотреть на города с высоты.

— Высота — порядка полутора тысяч метров, — прокомментировал Оллин, — там будет комфортно.

И начал закладывать вираж.

* * *

Снаружи оказалось свежо, невзирая на яркое солнце. Впрочем, летный костюм живо адаптировался, было не холодно. Чтобы ветер не трепал волосы, Айрис быстро заплела их в косу и даже заправила под воротник. Оллин тем временем достал корзинку, открыл ее, и первым делом оттуда появились плед и тонкая светло-зеленая скатерть.

— Ветром ведь унесет, — нахмурилась Айрис, глядя на легкую ткань.

— Она прилипает, — возразил Оллин, старательно расстилая скатерть на пледе, который оказался таким большим, что на нем поместились бы не только они вдвоем. — Устраивайся, — пригласил он, — на камнях сидеть прохладно, а плед с хорошей теплоизоляцией.

И принялся с удовольствием расставлять съестное. Айрис даже неловко стало: это ведь женское занятие — готовить и подавать еду, убирать за мужем. А тут все наоборот. Совершенно выбивает почву из-под ног. Она попыталась вмешаться, но Оллин с улыбкой шлепнул ее салфеткой по рукам.

— Я сам, не мешай. Знаешь, когда-то очень давно я мечтал о подобном. Подсмотрел в сети, что это называется пикник, и потом с ума сходил. Представлял, что было бы, будь у меня семья… И чтобы мы вот так, на коврике, где-нибудь за городом…

И умолк. Ему было тяжело говорить о своих двадцати восьми годах одиночества, а все, что она могла сделать, это просто слушать. Айрис вообще было непонятно, как он с ума не сошел за столько-то лет.

— Ты ешь. — Оллин пододвинул к ней белую тарелочку с маленькими канапе. — Правда, это не я готовил, но меня на кухне заверили, что вот эти розовые кусочки — соленая рыба на взбитом масле.

Айрис прикусила губу. Здесь было столько всего, что глаза разбегались. Закуски, которых она никогда в жизни не пробовала… И пирожные, тоже маленькие, но такие занятные — тончайшие ажурные корзиночки из хрустящего теста с кремом и крупными ягодами на нем, с шоколадными цветами сверху.

Она осторожно взяла пирожное, откусила и зажмурилась от удовольствия. Вкус нежного крема смешался с ягодным соком, сладким, но с чуть заметной кислинкой. И было это просто невероятно.

— Спасибо, — прошептала она, — спасибо. У меня никогда такого не было. Никогда.

— У меня тоже. — Он уже устроился на пледе возле скатерти, подвинув к себе тарелку с мясными пирожками. Потом огляделся по сторонам. — Здесь красиво, правда? Мне казалось, что вот так сидеть на вершине и смотреть на Рамелию сверху будет занятно. Тебе нравится?

Айрис вдруг поймала себя на том, что еще чуть-чуть, и разрыдается. От растерянности. Происходящее все больше походило на счастливый сон. Она — и вдруг на пикнике, и не надо бояться, не надо прятаться. Разве такое возможно?

— Расскажи еще о себе, — попросил Оллин, — мне очень хочется с тобой познакомиться. По-настоящему.

Он прилег на краю пледа, вытянул ноги и подпер голову ладонью. Отросшую челку трепало ветром, и Айрис захотелось пропустить ее сквозь пальцы, обвести твердые контуры скул, ощутить колкую щетину на щеках… Она вздохнула.

О чем ему рассказывать? Что ему может быть действительно интересно? Ну в самом деле, не о том же, как она возилась на кухне, как пыталась управляться в замке, а ее никто не слушал, всем было наплевать на никчемную девчонку. Только Маараш хорошо к ней относилась. Наверное, чувствовала себя немного виноватой, потому что барон… Впрочем, не важно. Теперь уже не важно.

— Что ты хочешь узнать? — спросила она. Получилось жалко и хрипло.

— Расскажи, что тебе нравилось. Что ты любила.

Айрис задумчиво рассматривала пирожные. Что любила…

— Я любила маленького братика, Арниша, — сказала она, — он последний… у моей матушки. Он был такой ласковый, вечно подойдет, уткнется носом в юбку. Он делился со мной сахарками.

— Он жив сейчас? — Оллин внезапно нахмурился.

— Что? А-а, конечно, жив. Просто потом меня не было рядом.

— А что случилось?

— Меня замуж отдали, — через силу сказала Айрис, — жена больше не бывает в отчем доме, так положено.

В груди, несмотря на чудесную атмосферу вокруг, стремительно вспухал черный болезненный пузырь. Замуж. Будь проклят тот день, когда она попалась на глаза барону! Почему он не был слепым? Или настолько пьяным, чтобы не рассмотреть ее, а если рассмотреть, то забыть на следующее утро?

— Я читал, что на Рамелии замужество — это счастливое событие, — заметил Оллин. — Женщины радуются, когда выходят замуж. У тебя, видимо, не так было?

Пузырь распирал изнутри, больно давил на сердце.

— Да что ты понимаешь, — пробормотала она, — он меня купил. Принес моему отцу сундучок с монетами. И мать как увидела, что его милость барон Ревельшон пожаловали… В общем, они все и решили. Меня не спрашивали.

И чуть не добавила: «Как и вы все». Но сейчас не нужно было этого говорить. Оллин так старался для нее, к чему все портить?

А он посмотрел на нее ясными глазами и невинно уточнил:

— Твой муж тебя обижал, я так понимаю?

— Обижал? — поперхнулась она словом.

А потом вдруг черный тугой пузырь в груди лопнул, растекся грязью по венам. И внезапно захотелось, чтобы и Оллину стало больно, так же, как и ей.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду под словом «обижал», — медленно произнесла она, — но я вся в шрамах. Вот здесь, — указала на скулу, — и вот здесь, — ткнула пальцем в плечо. — А вот здесь, — провела по ребрам, — замечательный ожог от кочерги был. А здесь, — протянула Оллину ладонь, — вот эта звездочка белая, так это он пробил мне руку гвоздем. А еще…

И тут стало понятно, что остановиться она уже не может. Смотрела в окаменевшее лицо Оллина и говорила, говорила… О своей первой ночи, когда потеряла сознание от боли, а пришла в себя уже на полу, потому что он просто ее столкнул с кровати, и как долго потом все болело и кровь шла. О том, как потом тоже спала на полу, и как он ее привязывал, как собаку, ему это доставляло удовольствие. И ногами бить тоже доставляло удовольствие. Как и презрительно повторять: «Сдохнешь — возьму другую». Любая с радостью пойдет за барона. Ну и потом, когда Поддержка что-то сделала с ней, от нее все отказались. Ее предала мама, донесла храмовникам. И муж тоже дал добро на казнь, хотя она оказалась единственной из тех, кто после близости с ним родил наследника.