Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь» - Това Фридман

болезней и казней. Еврейских заключенных заставляли рыть огромные подземные бункеры, предназначенные для производства самолетов. По приблизительным оценкам, в этих ужасных условиях погибло пятнадцать тысяч евреев.

Американские войска, освободившие Ландсберг в апреле 1945 года, обнаружили только 5000 выживших узников. Физически и эмоционально они были слишком больны, чтобы перемещаться. Этим людям больше некуда было идти, и они остались.

Освобождение не принесло мгновенного облегчения. Условия внутри Ландсберга еще в течение некоторого времени оставались плачевными. Психологическим и физическим благополучием выживших пренебрегали до тех пор, пока управление лагерем не было передано агентству по оказанию профессиональной гуманитарной помощи тогда только образованной Организации Объединенных Наций. К тому времени, когда в начале 1948 года мы приехали, лагерь для беженцев Ландсберг превратился в образцовое сообщество, полное надежды, энергии и оптимизма.

Аналогичные лагеря были созданы по всей Германии, Австрии и Италии, они предоставляли временное убежище для 250 000 обездоленных европейских евреев. Наличие гражданства и отсутствие постоянной прописки были единственными требованиями для въезда на их территорию.

Все в Ландсберге способствовало исцелению и выздоровлению, особенно детей. Нам выделили очень приятное семейное жилье в крепком жилом здании перестроенных военных казарм.

На общей кухне стояла гигантская печь, в которой мы готовили особые блюда для Шаббата, субботы, важного для любого еврея дня.

Впервые я без возражений пошла в школу. В моем классе было всего около десяти детей. Мы выучили еврейский алфавит, нелатинскую письменность. Нашими учителями были добровольцы из Израиля: они прошли психологическую подготовку, осознавая глубину психологических травм, которые мы получили, и старались найти к нам нужный педагогический подход. У меня сохранились особенно теплые воспоминания о девушке по имени Рена, которая была чрезвычайно чувствительна к нашему эмоциональному состоянию. Она формулировала свои вопросы таким образом, чтобы побудить нас сосредоточиться на настоящем и будущем, а не оплакивать прошлое. Рена не хотела, чтобы мы забывали о том, что произошло, отнюдь нет, но она хотела, чтобы у нас сформировался новый взгляд на жизнь.

Я считала, что мне повезло, что у меня есть оба родителя. У каждого ребенка в моем классе была своя трагическая история. Некоторые из моих одноклассников были сиротами, и о них заботились родственники. Другие потеряли целые семьи, и их готовили к новой самостоятельной жизни в Израиле.

На уроках Рены я познакомилась со своей лучшей подругой Кларой. Клара была на год старше меня и жила в лагере беженцев со своим отцом. Клара, ее младшая сестра и их родители провели большую часть войны, скрываясь у польского фермера, которому они хорошо платили. Но потом их обнаружил сосед и сообщил в гестапо. Клара и ее отец убежали в лес и спаслись, но ее мать и младшую сестру поймали.

Клара цеплялась за надежду, что ее маму и сестру тоже освободили из какого-то лагеря и что в конце концов их семья воссоединится. Их бедственное положение напомнило мне о нескончаемых поисках моей мамы: она не переставала надеяться найти потерянных родственников. Мы все искали и надеялись, но все чаще напрасно.

Безопасная, мирная атмосфера Ландсберга идеально подходила для того, чтобы способствовать возрождению народа, который был подавлен физически, эмоционально и духовно. Наша еврейская гордость была восстановлена. Мы начали процесс превращения из жертв в выживших и процветающих победителей, чему способствовала система образования, предлагавшая занятия от дошкольного до университетского уровня. В лагере также имелась ритуальная баня, кошерная кухня, кинотеатр, классический театр, радиостанция и собственная газета.

Большое значение придавалось физическому благополучию, и люди, которые несколькими годами ранее представляли собой изнуренные скелеты, становились участниками спортивных соревнований. Целью лагерной политики была подготовка «перемещенных лиц» к жизни в так называемой Эрец-Исраэль, или Земле Израиля. Потому что, несмотря на все, с чем мы столкнулись, еврейские беженцы оставались нежеланными гостями во многих странах мира. Если бы не Израиль, многим из них просто некуда было идти. Необходимость собственной родины, где еврейский народ мог бы жить, не подвергаясь преследованиям и отвержению, теперь не подлежала сомнению.

Страсть моей семьи к сионизму возродилась с новой силой. Я помню свое участие в параде 16 мая 1948 года, через несколько дней после официального открытия нового государства Израиль. Мне было девять лет, и все остальные дети выстроились в ряд с израильскими флагами в руках. Наконец-то Звезда Давида перестала быть символом, обрекавшим нас на гибель. Как изменились времена… Она открыто горела в Германии, ее вывешивали на каждом углу города, который ранее прочно ассоциировался с гитлеровской тиранией.

В Ландсберге мы снова смогли вздохнуть свободно. Мы были среди своих людей, больше не подвергались преследованиям, мы могли возродить наши традиции и утвердить наши ценности, ничего не боясь. Проект летних семейных лагерей принес всем участникам массу пользы. Мои родители не были обязаны работать. Папа восстановил свои силы после Дахау. Он возобновил актерскую деятельность, любовь своей молодости. Мама поправилась физически, хотя ее все еще мучили головные боли, последствия побоев, перенесенных в Биркенау за кражу картофеля. Ее агония от потери семьи не уменьшилась, но, несмотря на свою боль, мама посвятила себя моему воспитанию. Мои ночные кошмары утихли, и я перестала ходить во сне.

Мама снова начала читать и слушать музыку. Ее любимым инструментом было пианино, и она решила, что я тоже должна учиться играть.

— Ты насмотрелась таких ужасных вещей, — сказала мама. — Я хочу, чтобы теперь ты увидела, что жизнь может быть и прекрасной.

Она нашла для меня учителя игры на фортепиано примерно в пяти кварталах от лагеря, где мы жили. Симпатичный молодой женатый немец с длинными волосами и тремя маленькими детьми, получивший классическое образование, не интересовался популярной музыкой. Он говорил со мной по-немецки тихо и спокойно. Это было важно, потому что, на этот раз, этот язык не сопровождался угрозой насилия. Учитель настаивал на практике, говорил мне: тренируйся, тренируйся. Это была тяжелая работа, но я не сдалась и добилась хороших результатов. Теперь ситуация повернулась на 360 градусов: учитель музыки и его семья голодали, Германия лежала в руинах, еды не хватало. Он был благодарен за то, что мы платили за уроки банками гороха и моркови, которые получали от американцев.

Папа также был полон решимости, чтобы наша семья снова приобщилась к культуре, и познакомил меня с театром. Он обожал Шекспира. Мы с мамой купались в лучах гордости и славы, наблюдая за ним на сцене в ролях Отелло и короля Лира в любительских постановках на идише. Поездка в Мюнхенский театр, чтобы посмотреть его выступление, также запомнилась мне тем, что поезд, на котором мы ехали из