Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь» - Това Фридман

настолько укоренилось во мне, что противоречить маме я не решилась. Поэтому, пока многие другие заключенные отбросили осторожность и съели тушеное мясо, мы два дня питались только хлебом.

На третий день после освобождения мама намазала хлеб маслом. Это было чудесно. К пятому дню я перешла на хлеб с маслом и сахаром. Жизнь определенно улучшалась.

Несколько дней спустя она позволила мне попробовать тушеное мясо. Свинина в иудаизме запрещена, но если еврей голодает и в его распоряжении находится только некошерная пища, то допустима и свинина. Я съела тушеное мясо — настоящую еду, возможно, впервые в жизни. Я почувствовала, как энергия напитывает все мое нутро. Мама в очередной раз оказалась права: ограничив свой рацион, мы не страдали, как другие наши изголодавшиеся соотечественники с взбунтовавшимися желудками, которых я наблюдала, бродя по лагерю.

У многих начались судороги, неконтролируемая рвота, дизентерия или диарея. В худших случаях реакция на самые обычные русские пайки приводила к летальному исходу. Настоящая трагедия — смерть людей, переживших голод и Холокост, от сытной пищи, в преддверии новой свободной жизни.

Та зима выдалась одной из самых холодных в двадцатом веке. Температура держалась значительно ниже нуля. Маме нужна была теплая одежда. У меня было пальто, которое тоже едва подходило для таких погодных условий. Вместе с другими выжившими мы пробирались по снегу к немецким складам, спрятанным среди сосен; место почему-то называлось Kanada. Немцы отступали, сжигая все на своем пути, поэтому многие здания были разрушены, но шесть блоков выстояли. Они были заполнены содержимым всех тех чемоданов, которые более миллиона человек взяли с собой в свое последнее путешествие в Биркенау. Кто знает — может быть, там были и те вещи, которые я тщетно оберегала полгода назад?

Даже если бы это было и так, то найти их было невозможно. Изобилие отобранных вещей поражало своими масштабами. Sammlungstelle в Томашув-Мазовецки, где мы с мамой сортировали одежду, по сравнению с этим местом казалась крохотной.

Многие предметы одежды, грудами лежавшие на складах, явно изначально были дорогими и качественными. После полугода прозябания в лохмотьях было заманчиво взять самую красивую одежду, но мама придерживалась своих принципов бережливости и приличия.

— Мне нужно теплое пальто, — сказала она. — Но я не собираюсь брать мех или что-то еще только потому, что оно выглядит дорого. Извлекать блага из чужого горя нельзя.

Мама порылась в куче одежды и достала мужское темное пальто, очевидно, большего размера, доходившее до самого пола. Смотрелось совсем не шикарно, но в нем мама мне нравилась. Затем мой взгляд упал на тряпичную куклу, торчащую из-под какой-то одежды.

— Можно взять вот это, мама? — взмолилась я.

— Нет, Тола, к сожалению, нельзя. Его забрали у маленькой девочки, которая умерла. Мы возьмем только то, что крайне необходимо, чтобы защититься от холода.

Примерно через неделю я впервые выехала из Биркенау. Русские на грузовике перевезли меня и других детей в главный лагерь Освенцим, тот, где была знаменитая арочная металлическая вывеска с надписью «Arbeit Macht Frei». Русские вызвали съемочную группу, чтобы запечатлеть для потомков ужасы, которые они обнаружили. Под присмотром медсестры и русского комиссара в меховой шапке я, держась за руки с двумя самыми младшими детьми, шла по узкой тропинке, по обе стороны которой стояли теперь безвредные заборы из колючей проволоки. Затем русские сказали нам закатать рукава и показать наши татуировки. Этот эпизод стал одним из самых знаковых в хрониках Второй мировой войны. В этом кадре я — та самая девочка в левой части кадра на снимке с татуировкой, в темном пальто и туго повязанном на голове платке.

В отличие от напоминавших скелеты взрослых, также отснятых в российской документальной хронике, ни один из детей не выглядел изможденным. Несколько дней употребления калорийной красноармейской пищи быстро вернули нам прежний нормальный вес. Отснятый материал стал, в частности, свидетельством естественной жизнестойкости детей. Когда съемки закончились, меня отвезли обратно в Биркенау.

Семьдесят пять лет спустя трое из нас с той знаменитой фотографии, включая Майкла и Сару, стоящих слева от меня, нашли друг друга в Нью-Джерси. По случайному стечению обстоятельств Сара учила моих внуков. Мир невероятно тесен.

Первые несколько недель нашего освобождения были волнующими, мы блаженствовали оттого, что можно больше не бояться, не мерзнуть и не голодать. Но жизнь под защитой Красной армии вскоре спустила нас с небес на землю, не в последнюю очередь с помощью сочетания водки и тестостерона. Русские стали более шумными и агрессивными по отношению друг к другу, а потом и к женщинам. Они бродили по лагерю по ночам стаями, толкаясь, дебоширя, крича, даже иногда дрались. Я заметила, что мама старалась по возможности избегать их. Не всем женщинам удавалось остаться незамеченными. Я не могла объяснить перемены в их поведении. Ночи снова превратились в нервотрепку. Все чаще вспоминалось гетто, когда среди ночи заявлялись исполненные злобы немцы.

Русские могли войти в блок, пока мы спали. Как только мама слышала их шаги, она будила меня, быстро одевала, и мы выбегали и искали другой барак, чтобы переночевать. Иногда, пока мы перебегали от здания к зданию, солдафоны шли за нами. Всегда бдительная мама часами лежала без сна, прислушиваясь и готовая ко всему. Вынужденная непрерывная бдительность была изнурительной.

Однажды ночью, когда мы были на улице, пьяный русский солдат схватил маму за руку и предельно ясно изложил свои намерения.

— Уходи, оставь меня в покое, — закричала она.

К этому времени мама восстановила физические силы, и ей удалось вырваться из его хватки. Мы убежали и спрятались. Он проревел несколько пьяных ругательств, сделал несколько шагов, пошатываясь, и прекратил преследование. На следующее утро, когда мы пошли за ежедневным пайком, мы увидели, что нападавший на маму так и валялся возле здания, где упал ночью: он крепко спал, сжимая в руках бутылку.

— Нам нужно уходить, — сказала мама. — Как можно скорее.

Наш шанс появился только когда война в Европе вступила в завершающую стадию. Русские дошли до Берлина и продвигались к Рейхстагу, а союзники во главе с американцами закрывали тиски с запада. В лагере появился Международный Красный Крест, они регистрировали выживших и предлагали нам помощь. Именно от них мы получили информацию о том, что Адольф Гитлер мертв. Мама вздохнула с облегчением. Ей вручили документ с печатью, дающий нам право бесплатного проезда в польском общественном транспорте.

— Мы едем домой, — сказала она с улыбкой.

Весна вот-вот должна была превратиться в лето. Я выросла, и мне нужно было заменить платье и пальто, которые мне выдали почти