Лунная опера - Би Фэйюй

После ливня монастырь Сяньсягуань казался нереальным. Влага напоила воздух неимоверным успокоением. Древние кипарисы, которые тысячи лет хранили молчание, казалось, каждой своей веточкой ощущали божественную легкость и радость. Вокруг не было ни души. На утрамбованной под стоянку траве находился только один микроавтобус, водитель которого сладко дремал на своем сиденье. Линь Хун вышла из машины. Она не понимала, как в таком умиротворенном месте совсем никого не было.

Сяньсягуань расположился на обрывистом склоне, к нему вверх вела извилистая тропинка, пролегавшая по длинному мосту, врезанному прямо в горную породу.

Вдруг внимание Линь Хун привлек визг. Он доносился издалека, со стороны лесных зарослей, но его вполне можно было услышать. Крики казались дикими и резкими, в них различались мужские и женские голоса: похоже, где-то до умопомрачения резвилась целая компания. Никаких слов никто не выкрикивал, раздавались только возгласы. Вероятно, люди играли в мяч. Послушав какое-то время, Линь Хун, полная любопытства, устремилась в лес, который расстилался позади. Чжан Гоцзин окликнул ее:

– Давай сначала сходим в Сяньсягуань.

Но Линь Хун его не услышала и продолжала идти в выбранном направлении. Неожиданно в лесу обнаружилась лужайка, на которой, ползая в грязи, играли в мяч больше десяти иностранцев. На земле в образовавшемся углублении примерно по щиколотку скопилась вода, которая теперь уже превратилась в грязное месиво. Верхнюю одежду иностранцы сбросили в одну кучу, и, грязных, их уже было не отличить одного от другого. Они шныряли по полю, словно юркие вьюны. С завидным упорством и усердием люди отбирали мяч друг у друга. Линь Хун и Чжан Гоцзин с одуревшим видом стояли поодаль и наблюдали за их игрой. В это время для того, чтобы перевести дух, на траву выполз мужчина, он заметил Линь Хун. На его лице чистыми оставались только зрачки и зубы, все остальное было покрыто слоем грязи, что делало его похожим на заводного черта. Он сделал красноречивый жест рукой, пытаясь что-то изобразить на лице. Линь Хун стоило больших усилий, чтобы понять, что его глаза устремлены на нее и он смеется. Он махал рукой. До Линь Хун наконец дошло, что он машет ей. Сомневаясь, Линь Хун нетвердым шагом подошла к нему и остановилась прямо возле игровой площадки. Мужчина встал и распростер к ней мускулистые грязные руки. Линь Хун была одета с иголочки, на ногах у нее красовались кожаные туфли на танкетке. Но в этот ключевой момент в нее словно кто-то вселился. И она вдруг устремилась прямо к нему, в эти объятия, которые, казалось, предлагает ей какое-то глиняное изваяние. Чжан Гоцзин ринулся было вперед, но поздно. За считаные секунды Линь Хун изменилась до неузнаваемости. Она тут же включилась в борьбу за мяч. В этой грязевой луже Линь Хун передвигалась с большой ловкостью, во всех ее движениях была раскованность и дикость. Войдя в раж, она издавала первобытные вопли самки. Ее пальцы мельтешили в безудержном танце, словно языки пламени, взмывая ввысь и издавая характерное пощелкивание. Рьяно бросаясь за мячом, она наконец-то его перехватила и испустила такой сумасшедший крик, будто завладеть этим мячом было целью всей ее жизни. Не успев насладиться своей добычей, она снова подбросила мяч в воздух, после чего этот отброшенный ею же предмет снова превратился в ее цель. И вдруг Линь Хун пропала из вида, Чжан Гоцзин никак не мог ее отыскать. Он прямо обомлел, ее нигде не было видно. В этой свалке испачканных игроков ее стало невозможно отличить от остальных. То есть она определенно находилась среди них, но при этом исчезла. Можно было совершенно точно сказать, что от нее не осталось и следа. Чжан Гоцзин закурил и прислонился к дереву. Упавшие с листьев капли дождя заставили его вздрогнуть. Чжан Гоцзин глубоко вздохнул и попытался восстановить перед собой прежний облик Линь Хун; к его удивлению, это ему никак не удавалось.

Наконец Линь Хун вылезла из грязи. Выглядела она ужасно. Словно ожившая статуя, Линь Хун стала медленно продвигаться в направлении Чжан Гоцзина. Ни туфель, ни верхней одежды на ней не было, только нижнее белье. Она подняла руку и помахала на прощание своим друзьям. Все они выглядели как один. Тот мужчина выловил из грязи ее одежду и обувь и положил на землю. Линь Хун улеглась на траву, на ее лице можно было разглядеть лишь глаза и зубы. А сбившиеся в комок волосы были уже ни на что не похожи. Грудь ее высоко вздымалась, она никак не могла перевести дух. Она чувствовала полное опустошение в теле и в голове. Всю ее вдруг переполнила невыразимая тяжесть. Когда гнетущее состояние улетучилось, то обнаружилось, что она не знает, что ей делать с появившейся «легкостью». Она ощущала невыносимую легкость бытия, прямо как в названии одноименного романа. Линь Хун его не читала, но видела – как-то раз эту книгу несла под мышкой Цин Го. Та шла после дождя, наклонив голову, так что свисавшая прядь волос закрывала половину ее лица. Линь Хун терпеть не могла эту ее страдальческую манеру держаться, этот ее наносной трагизм, и тут она окликнула Цин Го. Линь Хун помнила, что разговаривать им было особо не о чем, поэтому тогда она лишь ограничилась вопросом про книгу. Цин Го молча протянула ей роман. Название книги показалось Линь Хун несколько странным, и вот сейчас у нее было точно такое же странное ощущение. Линь Хун уселась и подумала: «Тебе не испытать ощущения легкости, какая же ты, твою мать, дешевка, Линь Хун». От этих мыслей она совсем впала в удрученное состояние, замкнулась в себе, и у нее ручьем потекли слезы, отчего под глазами образовались чистые дорожки. Глядя на душевные терзания Линь Хун, Чжан Гоцзин почувствовал, как у него на сердце тоже заскребли кошки. Он обратился к Линь Хун:

– Зачем ты это сделала? Чего ради?

Линь Хун пружиной соскочила со своего места и, сжав кулаки, визгливо выкрикнула:

1

Прошло девять лет, Нанкин похорошел. Приехав в город, я увидел, что он и вдаль, и вширь сплошь покрылся бетоном. Из невзрачного он превратился в красочный, из медлительного – в стремительный. Я находился в районе Синьцзекоу, настроение – лучше некуда. В прежние времена здесь одиноко возвышался лишь отель «Цзиньлин», а сейчас он оказался в окружении целого скопления зданий. Дома выросли, а люди, наоборот, стали ниже, однако в наших взглядах появилась надежда и устремленность в будущее. Прекрасное вечернее солнце находилось в самой западной оконечности улицы Ханьчжунлу: удивительно огромное, плоское и яркое. За девять лет солнце словно подштукатурили.

Солнце садилось, и я снова вернулся в Нанкин. Но должен сказать, что в конце улицы Ханьчжунлу я видел не закат, а утреннюю зарю. Мой день начинался вечером, мой рассвет занимался в момент сумерек. Как же прекрасен восход на западе! Словно сестричка.

Я решил направиться к двоюродному брату, возвращаться домой я не собирался. За эти девять лет мои родители ни разу не навестили меня на каменоломне, и слава богу. Мне хоть не придется больше нюхать исходящий от них запах соленой рыбы. Я отбросил окурок, хорошенько отхаркнулся и, сплюнув, отправился на поиски брата. Тут ко мне подошел старичок с красной повязкой на рукаве и, тыча в валявшийся на земле клочок бумажки, сказал: